Мышь

— Вы не просто спаслись, вы попали в храм искусства! В святилище! И, оказавшись здесь, о чём вы думаете? О пище и испражнениях!

— Я сейчас описаюсь.

Подошедший к брату Костя настойчиво дёргал Севу за рукав.

Очевидно, осознав всю тщетность объяснений, Тимофей Борисович раздражённо махнул рукой в сторону лестницы, ведущей на цокольный этаж.

— Вниз по лестнице. Там и туалеты, и буфет — я сейчас приготовлю вам что-нибудь перекусить.

Второй раз повторять приглашение ему не пришлось, ребята бросились вниз по лестнице с такой скоростью, будто Тимофей Борисович был не сварливым работником музея, а заражённым.

В конце концов старик поостыл. Он привёл Севу, Костю и Машу в длинный, похожий на каменную кишку буфет, накормил их макаронами с сосисками и напоил горячим какао.

Костя сидел на стуле и балдел. Ему было спокойно, сыто и безопасно. Горячий какао разливался по его организму, и вместе с ним разливалось по Косте ощущение умиротворения. Пусть временного, но оттого лишь более ценного.

Лишившись возможности провести ребятам экскурсию, Тимофей Борисович теперь говорил, не переставая. Костя и Сева собирались расспросить Машу о том, как она сумела спастись, вообще о том, кто она такая и что собирается делать дальше, но вместо этого они слушали рассказы Станового. Второй раз прерывать его никто не рисковал.

— Вся моя жизнь — это музей. Я посвятил себя служению искусству с юности и работаю здесь уже шестьдесят лет!

Сева присвистнул — ничего себе, шестьдесят лет на одном месте…

— Во время войны здесь работал мой отец, он не эвакуировался и остался в музее. Бомба упала совсем недалеко, и стеклянные крыши над Греческим и Итальянским двориками разрушило взрывной волной, и мой папа зимой каждый день чистил снег, помогал другим сотрудникам сконструировать защитный чехол для статуи Давида — её невозможно было вывезти с другими экспонатами из-за размеров.

Сева помнил статую Давида, разумеется, не потому что она была слепком выдающегося произведения искусства. Просто когда он с классом ходил в Пушкинский на экскурсию, все девчонки сделали селфи с большим гипсовым пенисом, и Сева одну такую фотку благодарному Косте показал.

— …и когда я закончил Московский государственный университет, то решил продолжить дело моего отца.

Костя понял, что он, видимо, прослушал какой-то важный кусок речи, в котором рассказывалось об отце Тимофея Борисовича, но переспрашивать было странно — ну говорит и говорит. Главное, чтобы на улицу не выгнал.

— Шестьдесят лет я здесь. Музей — это я, и я — это музей. Трижды меня пытались отправить на пенсию, но я сказал, что умру, прежде чем покину эти святые стены.

Тимофей Борисович не врал, он действительно трижды отказывался уходить на пенсию. Но он недоговаривал. Захоти он рассказать своим слушателям всю правду, ему пришлось бы признаться, что сотрудником он был довольно паршивым. В реальности Становой был воплощением слова «посредственность», человеком чудовищно сварливого характера, которого ненавидели все сотрудники, включая музейную кошку Матильду. Единственным его настоящим талантом была способность манипулировать музейной бюрократией таким образом, что при всём желании никому выгнать его так и не удалось.

— Мы немного поживём у вас, вы не против?

Сева решил перевести разговор на более практичную тему. Сидевшая рядом с ним Маша широко зевнула.

— Конечно, конечно! Я приючу вас, мои юные друзья! Сегодня вы можете быть предоставлены сами себе, я вижу, как вы устали. Еду и крышу над головой я вам с удовольствием обеспечу, но вот чего в музее, к сожалению, нет, так это спальных мест.

— А это не страшно! У нас есть палатка и спальники.

Костя с восхищением посмотрел на брата — он бы никогда не догадался взять палатку, а Сева взял. Сева предусмотрительный, как мама…

На глаза навернулись непрошеные слёзы, и Костя отвернулся. Маша заметила это и положила руку на Костину коленку, и ему от этого сразу стало лучше.

— Какие вы предусмотрительные путешественники. Ну что ж, хорошо. Поставьте палатку там, где вам больше всего понравится — музей большой, вы можете ходить всюду.

Тут Тимофей Борисович вдруг нахмурился, как будто вспомнил что-то неприятное и важное.

— Но помните: вы в музее! Трогать экспонаты руками, залезать на них или творить с ними какие-то ещё непотребства категорически запрещено. И ещё. Если вы видите закрытую дверь — не открывайте её. Для вашей же безопасности.

Спорить никто из ребят не собирался, озвученные правила всех устраивали, и они пошли осматривать музей и решать, где поставят палатку.

Это было очень странным ощущением — ходить по музею и понимать, что они здесь одни. Чувство безопасности за толстыми каменными стенами быстро овладело всеми, и ребята ходили по Пушкинскому, осматривали интересные им экспонаты, болтали и шутили. Как будто всё было хорошо.