Мышь

Первым делом Костя не просто обнял, а буквально вцепился в Севу. Сейчас ему было так страшно, как, кажется, не бывало ещё никогда. Он уткнулся носом в плечо Севы, дышал запахом тёплого, надёжного и любимого брата, и Сева не протестовал, он обнимал Костю так же крепко — ему самому это было нужно. Он чувствовал, как бешено колотится у брата сердце, да и у него самого оно, казалось, сейчас выпрыгнет из груди.

Прежде Костя ни разу не сталкивался с угрозой смерти — неминуемой, страшной. Он закрыл на секунду глаза, и в воображении тут же всплыли искажённые лица заражённых, которые минуту назад бежали за ними.

Маша стояла поодаль, и ей, кажется, было неловко. Ей тоже были нужны обнимашки, но напрашиваться было странно, а смешной старичок, спасший их от смерти, не производил впечатление человека, которого нужно обнимать. Сева заметил Машину нерешительность.

— Хочешь к нам?

Маша ничего не ответила, слова в этой ситуации были излишними. Она подошла и обняла братьев. И, наверное, стояли бы они так ещё минут десять, как скульптурная композиция «обнявшиеся», но старичку явно надоело ждать, и он громко откашлялся.

— Друзья мои, я рад, что вы успели спастись, и что вы теперь в безопасности.

Ребята повернулись к нему — он стоял спиной к мраморной парадной лестнице и выглядел в своём аккуратном синем костюме, белой рубашке и клетчатой бабочке довольно торжественно. На вид ему было… На самом деле никто из ребят не смог бы аргументированно сказать, сколько именно старичку было лет. Он был седым и старым — может быть, ему было 70, а может быть и больше. Или напротив, может быть, он рано поседел, и на самом деле ему было всего 62.

Сева шагнул к старичку и протянул руку.

— Спасибо вам, что нас спасли. Меня зовут Сева, а это мой брат Костя.

— А я Маша.

— Очень приятно. Меня зовут Становой Тимофей Борисович, я заместитель директора Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина.

Тимофей Борисович ещё раз откашлялся и продолжил:

— Вы прежде бывали в нашем музее?

Все трое утвердительно кивнули. Сева был в Пушкинском даже дважды, один раз с мамой и Костей, а второй раз вместе с классом на школьной экскурсии.

Удовлетворенно кивнув, Тимофей Борисович повернулся к ребятам спиной и пошёл вперёд в сторону парадной лестницы.

— Как вы знаете, изначально наш музей был задуман исключительно как собрание слепков европейских произведений искусства. Иван Владимирович Цветаев, основатель музея, был большим сподвижником просвещения и считал очень важным дать возможность студентам МГУ, да и наибольшему числу граждан российской империи возможность прикоснуться к прекрасному. Как вы понимаете, путешествовать по Европе и смотреть оригиналы картин и статуй могли лишь очень обеспеченные люди…, — из-за тяжёлых дверей музея послышался вой и грохот, но Становой сделал лишь секундную паузу, не давая шуму заполнить помещение. — И вот профессор Цветаев придумал, как изменить ситуацию.

Заместитель директора говорил и шёл, приглашая ребят следовать за ним. Маша дёрнула Севу за рукав и зашептала ему прямо в ухо, чтобы старичок не услышал и не обиделся:

— Сев, он что, всерьёз нам сейчас хочет экскурсию провести?

— Кажется, да… Может, ну знаешь, может, у него шок и он так со стрессом борется? Типа не замечает происходящего?

Когда Тимофей Борисович начал свою «экскурсию», Сева и Маша на автомате пошли за ним, а вот Костя остался стоять, где стоял. Что-то в образе благообразного и воспитанного хранителя музея тревожило Костю. Что-то было в нём неуловимо опасное. Ну, и ещё Косте очень хотелось есть, и экскурсии в его планы не входили.

Сева обернулся на брата и понял всё без слов.

— Простите, Тимофей Борисович, — Становой не обернулся, но замедлил шаг. — Мы вам очень благодарны за помощь, вы нам жизни всем спасли, но, кажется, сейчас не очень время для экскурсии…

Сева старался говорить мягко и вежливо — вдруг старичок обидится и выгонит их обратно на улицу. Машу же вопросы приличий, очевидно, не волновали.

— Там конец света на улице! Мы еле спаслись, мы устали, мы хотим есть!

— И писать…

Это уже Костя включился в разговор.

Тимофей Борисович остановился, он обернулся к детям. Лицо его почернело — он сделал несколько решительных шагов в сторону Севы и Маши, и Костя на секунду испугался, что старик сейчас ударит кого-то из них. Но хранитель музея просто подошёл к ребятам максимально близко и снова заговорил. Теперь тон его был совсем не экскурсионным.

— Да, я знаю, что происходит. Но это не имеет никакого значения! — Он говорил с плохо скрываемым раздражением и едва не срывался на крик. — Страны приходят и уходят, рушатся и восстают из пепла империи, гибнут и рождаются вновь люди — всё преходяще! Всё тлен! Лишь искусство вечно!

Маша с Севой сделали шаг назад. Не столько потому, что рассерженный Тимофей Борисович их напугал, сколько потому, что изо рта у него очень неприятно пахло, а из-за того, что говорил он громко, на ребят попадала слюна. Эти два обстоятельства серьёзно снижали градус пафоса его возмущённой речи.