Муссон

Эл Уилсон провел один из баркасов через брешь между коралловыми рифами в тихую воду лагуны; оттуда было легче и безопаснее высадить на рифы команду, вооруженную топорами и ножами. Вода вздымалась и плескалась вокруг людей, и они цеплялись за севшую на мель мачту.

Тем временем пять самых сильных пловцов во главе с Эболи и Большим Дэниелом поплыли к рифам; товарищи обвязали их талии тонкими веревками, которые тянулись к баркасам. Пловцы завели веревки за мачту, на которой уже сидели матросы, и вернулись к лодкам.

С помощью этих веревок к мачте подтащили более толстые канаты. Как только их обвязали вокруг фока, начались попытки снять шестидесятифутовую мачту с рифа.

На всех лодках находились удвоенные команды: когда половина гребцов уставала, их сменяли другие. На рифе мужчины с топорами обрубали лини и скомканные паруса, накрепко зацепившиеся за кораллы, стараясь освободить мачту от их осьминожьих объятий. Весла колотили по воде, взбивая пену, лодки тянули упрямый груз, чтобы сдвинуть его с места.

Мачта дернулась, прошла несколько ярдов, и команды восторженно закричали; но она тут же опять остановилась. Изматывающая работа началась сначала. Кораллы неохотно, фут за футом, все же отпускали фок; тем не менее Хэлу пришлось трижды поменять гребцов, прежде чем мачта окончательно оторвалась от рифа и появилась возможность вывести ее на более глубокую воду.

Эл Уилсон снял с мачты своих людей.

Когда они выбрались из воды, стало видно, что их руки и ноги сплошь изрезаны безжалостными кораллами. Хэл знал, что такие раны могут воспалиться, потому что эти кораллы были ядовиты, как змеи.

К тому времени солнце уже садилось. Хэл снова сменил команду на веслах, и маленькие лодки отправились длинной цепью вокруг мыса в бухту, скрывающуюся за ним. Им приходилось тащить настолько тяжелый груз, что казалось, будто они стоят на воде, а руки и спины мужчин от тропического солнца стали красными, как сырое мясо, и пот потоками стекал с них на палубы.

Понемногу мачту протащили вдоль рифов со стороны моря, но когда ее попытались обвести вокруг оконечности Раш-ибн-Кхама, их подхватило течение, не давая сдвинуться с места.

Пока они сражались с ним, солнце опустилось в море. Хотя люди пребывали почти на грани изнеможения и у них болели все мышцы, а глаза слезились от усилий, они не останавливались, чтобы передохнуть: если бы они остановились, течение мгновенно швырнуло бы их обратно на рифы. Хэл, показывая пример своим людям, снял куртку и рубашку и, в свою очередь, сел на весла.

Мышцы его спины и рук не закалились так от тяжелой работы, как мышцы его людей, и уже после первого часа гребли он находился в настоящем трансе от боли, ручка весла потемнела и стала липкой от крови, сочившейся из его ободранных ладоней. Но мучения, терзавшие его тело, и гипнотический ритм гребли помогали ему отвлечься от другой, более глубокой и всепоглощающей боли, вызванной потерей сына.

Незадолго до полуночи начался отлив, и он помог им обойти мыс. Медленно двигаясь вокруг него, они наконец вошли в закрытую бухту. И в полночь в лунном свете увидели «Серафим» – тот мирно стоял на якоре в безмятежных водах, испещренных отражениями звезд. Когда мачту закрепили на воде у борта корабля, не у всех хватило сил подняться по трапу на палубу, большинство просто упали прямо в маленьких лодках, заснув еще до того, как их головы коснулись палуб.

Но Хэл заставил себя взобраться наверх, к Неду Тайлеру, ждавшему его у поручней. В свете фонаря Хэл увидел уважение в его глазах, когда Нед оценил степень изнеможения капитана и увидел окровавленные руки.

– Позову хирурга, пусть прямо сейчас тебя осмотрит.

Тайлер хотел помочь Хэлу одолеть последние метры трапа, но Хэл отмахнулся от него.

– Где Том? – хрипло спросил он. – Где мой сын?

Вместо ответа Нед посмотрел вверх, и Хэл, следуя его взгляду, увидел маленькую одинокую фигурку на рее грот-мачты.

– Он там сидит с тех пор, как мы бросили якорь, – пояснил Нед.

– На завтрак выдай людям по глотку рома, – приказал Хэл. – Но подними их с первым светом. Видит Бог, они заслужили отдых, но я не могу им его дать, пока «Серафим» не будет снова готов к выходу в море.

Хотя каждый мускул его собственного тела буквально кричал, взывая об отдыхе, Хэл, пошатываясь от усталости, подошел к грот-мачте и начал взбираться на нее.

Когда он поднялся к грот-рее, Том подвинулся, давая ему место, и они молча уселись рядом.

Горе Хэла, подавляемое весь день и всю ночь, вырвалось наружу, смыв изнеможение, остро и резко вспыхнуло в груди, обжигая ее, как горящий уголь. Хэл обнял Тома за плечи, отчасти для того, чтобы утешить сына, а отчасти ища утешения для себя.

Том прижался к нему, но они продолжали молчать.

Над ними торжественно совершали магический поворот звезды, и Плеяды уже опустились за мыс, когда Том начал безмолвно всхлипывать, и его крепкое молодое тело задрожало от невыносимой боли.

Хэл крепко прижал его к себе, а Том зашептал опустошенным, надломленным голосом:

– Это я виноват, отец…

– Ничьей вины тут нет, Том.