Муравьиный бог: реквием

Скажи спасибо, не тебя вот так Добжанский кот, как муху, хлоп – и в ямку. В земле ходы, кроты, седые волосы травы, щекочет ветер-ноготок, ползёт мурашек холодок, ням-ням, и косточки в овраг, хрум-хрум, как баба огурец, как папа говорил – опля, и точка. Но ты не бойся, если уж умрёшь, не будешь этих многоножек, гадов подземельных видеть, будешь видеть из… Ну, станешь, например жуком, а может, червяком, а рыба червяка склюёт – и станешь рыбой. Плыви себе, зевай еду, канал переплывай… а рыбу чайка – црап! И рыбы жизнь переселится в птицу. Тебе ж хотелось полетать? Ну вот! А раньше вместо крыльев были косточки в спине, какие чешутся всегда, а не достать. Как баба говорит про самолёт: «Осподь крыла не дал, так бес на небеса поднял жалезо».

Тебе ж хотелось полетать? Ну в общем да… но только чтоб живой. А ты живой, когда умрёшь! Ты что, не понял? Но если ты живой, когда умрёшь, увидишь этих мерзких многоножек… Не увидишь! Умрёшь, не будешь видеть из того, которым был, а будешь видеть из того, которым стал… из червяка и в рыбы! …О! А дядя Женя вон тебя поймает, он же ходит вечерами поудить, потом Добжанскому коту отдаст… Нет! Сашка окуня поймает на тебя, а тётя Люба ей пожарит, станешь Сашкой, будешь из неё смотреть, сидеть в шезлонге на полянке и читать «Трёх мушкетёров», «Лунный камень», ёлки рисовать…

Он посмотрел на Сашку – Сашка впереди по склону собирала сыроежки.

Станешь Сашкой, будешь сыроежки собирать, пожарит тётя Люба сыроежки, станешь сыроежкой. Как папа говорил: мы то, что мы едим. Высоцкий в маминой любимой песне так поёт, что станешь баобабом, до министра дорастёшь, в любом, что смотрит, – интересно. Ты же не знаешь, если смотришь из жука, из паука, ночного мотылька, что ты такой противный. Увидишь мир, а то сидишь, сидишь, то борщ, пюре-котлеты, то сосиски. Она вон говорит: «Сосиски – химия одна», – а папа говорил: «Все – химия одна… круговорот, обмен веществ». – «Ой, богу не боишься, Ваня…»

Грибы по склону как не Сашка ищет, Сашку ищут: она наклонится – сорвёт, наклонится – сорвёт, посмотрит – забракует. Ещё один уже нашла, и надломила:

– Фу, червяк… – И отшвырнула далеко в канаву.

Дошли до дамбы, сели на камнях, с каких от полдня тень всегда переползала с Долгопрудного на этот берег, деля канал на свет и темноту, но темнота казалась только темнотой, из рук водой прозрачной вытекала, и ноги тоже было видно в ней.

С грибным пакетом мимо шёл старик, остановился. Петруша хмуро посмотрел на старика, и тот беззубо улыбнулся:

– Грибов каналом много, ребятишки, как с войны, ходи да собирай, грибное лето…

Грибное лето сыто. Прокормит зиму пост Петров. «Грибы – лесное мясо, ешь. Скоромный веселей землёй шагат, ляхше́й и в землю ляжеть, без бремя дух на небо вознесёть…» – «Что ль… ветром сдует?» – «А?» – «Ну, дух скоромный…» – «Тьфу, пустота тебе земля».

Старик-грибник поплёлся дальше, ниже, ниже по тропинке – и исчез в земле.

– Беззубый видела какой?..

– Ну и чего?

– Все зубы съел… они детей едят.

– Дурак.

– Едят. Они из маленьких растут, старик доест ребенка – и умрёт.

– Прикольненько придумал.

Он удивлённо посмотрел на Сашку: что придумал? За дверью, за стеной, в чужом окне, в листе, за поворотом, в глубине оврага, где не видно, придумать можно всё, но то, что старики детей едят, давно понятно, видно даже дураку. Не съешь себя – не вырастешь большой и старый.

– Я старой не хочу.

И Сашка, вытянув травинку, закусила стебелёк, в глазах проплыло облако – и небо снова стало синим. Тут было хорошо сидеть, хоть щас умри. Он коробок открыл, закрыл и, погремев жуком, травинку тоже вытянул из стебля, закусил и потянул из трубочки душистый сладкий сок.

– Прикольненько…

– Чего?

– Могильный жук в гробу.

И в коробке стучала и шуршала смерть, скреблась. Живая смерть тянула лапки, хотела вылезти и жить. Захлопнул, то на щёлочку открыл, пождал, как вытянет слепую лапку на удачу, ус-радар, и снова схлопнул.

Был час шестой. На Долгопрудном берегу купались, жарили шашлык, ловили рыбу маленькие человечки, большие люди с ноготок. Залитый солнцем город из кургана рос, обыкновенный, как Москва, над новостройками вытягивал жирафью шею кран, собака тявкала на том и этом берегу, до этого добравшись эхом вплавь, и было непонятно, где она.

– Я искупаюсь.

– Холодно без солнца.

– А я до солнца доплыву.

И Сашка доплыла до солнца, и превратилась в чёрный мячик в ряби золотой. В ту сторону, раскачивая воду, катер пропыхтел, распугивая уток, и мячик закачался на волнах, то исчезал, то исчезал…

– Саш!

– А?!

– Ты как ракетой переехало тебя!

– Чего?

– Ракетой!

– А?..

– Ракетой переедет!

– Что?..

– Ракетой!

– А…

– Ракета…