Мудрые детки

Кроме этого, я ездила к нему в захолустье на такси. В хибару нужно было карабкаться по ступеням. Внутри стояла небольшая узкая кровать, стол, стул. Везде — чистота и порядок, как бывает, когда хозяйство ведет мужчина. Аккуратно, чинно, довольно уныло — ни цветка в стакане, ни открытки на полке, ничего такого. Только карандаши в банке из-под варенья, стопка желтых блокнотов и картонная коробка для пустых бутылок. Я растягивала его на узкой кровати и ублажала, бедолагу, и тогда он был мне признателен.

Помимо предметов первой необходимости его по-монашески аскетическую келью населяли книги. После проведенного в студии дня он приезжал домой, пропускал, чтобы расслабиться, несколько стаканчиков и листал собственные ранние работы: бестселлер, написанный в двадцать два года; второй, обманувший ожидания роман, — в двадцать пять; нечто тошнотворное — в двадцать восемь, и в тридцать два — книжку, которую не удалось продать, но благодаря которой его нынче помнят.

Вконец расстроившись от размышлений о загубленном таланте, он обращался к более высоким материям и перелистывал, скажем, Шелли, пока стакан и книга не выпадали у него из рук, и он засыпал.

Когда ему впервые взбрело в голову заняться моим образованием? Подарить мне норку он не мог — финансы не позволяли. Вместо этого он расплачивался Культурой.

Я порвала с ним на Прусте.

Хотя его и пленяло мое явное невежество, Ирландец продолжал почему-то считать, что наша связь будет оправдана, только если впоследствии мы сможем вместе читать Генри Джеймса. Я охотно согласилась, потому что в моей недолгой жизни на книги у меня было не так много времени; я зарабатывала с двенадцати лет, и иногда, вспоминая об этом, Ирландец мне все прощал.

Не поймите меня неправильно. Он был прекрасным человеком во многих отношениях. Но он упорно пытался прощать меня за то, за что прощать было нечего.

Нора тем временем с величественной простотой, которой я всегда завидовала, уплетала макароны и занималась любовью. Кроме этого, она училась делать канноли и каннеллони^{90} и, продолжая пылать страстью — пока никакого признака охлаждения, — каждую свободную минутку, свободную от того, чем они с Тони занимались, помимо макарон, помогала ему в дядином ресторане.

“Лес близ Афин” покрывал всю съемочную площадку, дизайнеры соорудили его таким густым, что в первых отснятых эпизодах он получился черной массой — ни зги было не видно, поэтому пришлось напылить кое-где для контраста серебряную краску. Лес был задуман под размер фей, так что все было раза в два больше, чем в жизни. Или даже еще больше. Призрачно-белые маргаритки величиной с голову, высокие, как Пизанская башня, колоколами гудящие от толчка наперстянки. Искривленные, сучковатые древесные стволы; кроны гигантских — напоминающих зонты, планеры, навесы — листьев дуба, ясеня, кизила. Плети вьюнка, и тут и там на земле груды конских каштанов. Да-да, каштанов. Представляете, какие на них были шипы. А под ногами, на бутонах или прямо в воздухе, словно только что скатившиеся с дикой розы или первоцвета, — большие, подвешенные на струнах и изображающие росинки искусственные жемчужины. И заводные птички — дрозды, зяблики, воробьи, жаворонки; трепеща крыльями и опустив головки, они присоединялись к хору фей, щебетали сопрано, меццо, контральто.

Раз в лесу не было настоящего ветра, притащили специальную машину. Искусственный ветер шевелил жесткие, дребезжащие листья и цветы.

Мне во всем этом больше всего не хватало иллюзорности. “Лес близ Афин” был, по моему мнению, слишком осязаем. А Перигрину с его пристрастием к фокусам он нравился своей реальностью. "Кролик, которого вытаскивают из шляпы, — всегда настоящий , — повторял он. Но в этом лесу не возникало и толики того волшебного чувства, которое появляется, когда в театре гаснут огни, кайма занавеса светлеет, зрители затихают, замирает дыхание... ни капли того глубинного, человеческого колдовства, творимого нами из обрезков, лоскутков и сердечных струн. В этом лесу все обаяние было изготовлено на заказ, руками рабочих, фантазии разыграться было негде.

В пестрых пятнах медяницы
И колючие ежи,
Прочь, подальше от царицы,
Змеи, черви и ужи!^{91}

И, верные слову поэта, в клетках действительно дожидались своей очереди змеи и ежи, а также тритоны, черви, пауки, жуки и улитки в сопровождении бесчисленных укротителей змей и ежей, готовых с появлением хора фей по сигналу рассыпать своих подопечных там и сям.

Для меня это было слишком буквально.