Мудрые детки

В конце концов, они добрались до юго-запада и разбили лагерь в иссушенном техасском городишке под названием Ружейный Ствол; его переименовали в Хазард после того, как Хазарды сыграли там “Макбета”, причем нанятые представлять шотландскую армию мексиканские крестьяне, изображая Бирнамский лес, держали над головами колючие лепешки кактусов-опунций^{29}{30}. Из всех этих диких, странных, непохожих друг на друга мест в память Перри больше всего врезался техасский Хазард. Когда он вернулся туда много позднее, два-три седых старожила, роняя в пивные кружки слезы, вспоминали, как Эстелла их осчастливила; они выбрали ее сына почетным шерифом.

Декорации и костюмы были потеряны, разворованы или обветшали до дыр; их вымаливали, мастерили из чего под руку подвернется, кроили и сшивали из кусков. Ранулф пил, кутил и витийствовал; он тоже разваливался на глазах. Он кричал на Америку, но она больше его не слушала. Когда в баре городка Туксон, штат Аризона, он проиграл свою корону из “Короля Лира”, Эстелла склеила ему новую из куска картона и покрасила ее золотой краской “Держи”.

Почему она его не бросила? Бог знает, может, она действительно его любила; может, все осчастливленные ею пассии были просто мимолетными увлечениями. Но осчастливить Ранулфа она больше уже не могла.

И вот в один прекрасный день, когда они устанавливали сцену и ожидали аншлаг, потому что больше в этом заброшенном местечке юго-запада по вечерам делать было нечего, разве что смотреть, как маис растет, Ранулф получил телеграмму из Нью-Йорка. Пока Хазарды мотались по свету, истирая в рубище одежды во имя вящей славы шекспировой, давний Горацио Эстеллы, Кассий Бут, сидел на месте и преуспел. Он теперь сам был актером-постановщиком, владельцем театра на Бродвее. Но разве он забудет старых друзей? Только не он! Эстелла, рассказывал Перри, таинственно улыбнулась. Не забывайте, она все еще была девчонкой. Не больше тридцати ей было, ну, максимум тридцать пять. А Ранул фу тянуло к семидесяти, вот он и решил все поставить на карту, устроить финальный торжественный молебен. Он им всем покажет! Сродни погребальному шекспировскому костру, в последний, ослепительный раз взовьется он на Бродвее. Но, увы, для этой цели он выбрал “Отелло”.

Сколько бы ей ни было, тридцать или тридцать пять, на фотооткрытке — в ночной рубашке, с распущенными волосами — она выглядит юной школьницей. “Ах, ива, ива, ива”^{31}. Кассий Бут играл Яго. В этой истории обошлось без платка, но, все равно, муж убил их обоих, сначала ее, потом его. После премьеры они вместе ускользнули с вечеринки; что тут такого — старые знакомые. Возможно, к тому времени для Ранулфа граница между Шекспиром и реальностью уже окончательно стерлась. На следующее утро появились блестящие рецензии, но убийство, запоздав, попало лишь в дневные выпуски газет, потому что только подавая поздний завтрак, горничная обнаружила в постели номера Эстеллы тела. Три тела. Он застрелил их обоих, потом застрелился сам.

^{32}. У нее всегда был дар к расставаниям.

Но жизнь продолжалась.

Два мальчика — бедные, несчастные сиротки — остались в Нью-Йорке без средств к существованию; по словам Перри, они тогда чуть ноги не протянули, потому что постоянно кружившие в вестибюле отеля импозантные дамочки с низким декольте и в украшенных перьями шляпках пичкали их конфетами, хот-догами и . Вместо денег им досталось актерское наследство, состоящее из неоплаченных счетов, украшений из папье-маше и напускного блеска, но “Плаза” предоставила кредит, и они научились жить не по средствам.

Они были близнецами, но не из тех, что похожи как две капли воды. У темноволосого, задумчивого Мельхиора уже к десяти годам угадывался профиль, покорившего впоследствии Шафтсбери-авеню^{34}. Этот профиль для Мельхиора был тем же, чем уши для Кларка Гейбла^{35}. Темные глаза, ресницы, окрещенные в народе “девичьими”, и телосложение, наилучшим образом подходящее для прыжков, фехтования, влезания на балконы и прочих требуемых от шекспировского актера трюков. Эти трюки вместе с “внушительной серьезностью манер”, естественно, наводят на мысль, что его отцом был Кассий Бут, но не будем забывать, что в свое время бедолага Ранулф тоже имел громкий успех у женщин — хоть и затянутых еще в кринолины, — так что над отцовством продолжает стоять гигантский знак вопроса; хотя чья бы сперма в конце концов ни пошла в дело, таких кандидатов в папаши не стыдно иметь ни одному ребенку, а что до меня, внучки, так я, знаете ли, считаю, что они оба здесь кое-чему поспособствовали.