Мститель

Унгерн внимательно следил за мимикой Виктора. Но тот, повинуясь какому-то внутреннему голосу, никак не выдал себя. И если Семенову он сразу почему-то поверил и раскрылся, то этому холодному и страшному полковнику не спешил раскрывать себя. Виктор решил попробовать переиграть Унгерна и увести разговор на другую тему, подальше от обсуждения своей национальности.

– Так ведь Христос в своем земном обличии был евреем и иудеем. И родился от еврейки Марии, у еврея Иосифа, в еврейской семье, в Иудее…

Унгерн отскочил от него как ошпаренный и, закрыв лицо обеими руками закричал:

– Нет! Нет! Замолчите! Вы говорите жуткую несуразицу! Это невозможно по определению, чтобы мой Бoг был пархатым, обрезанным жидом!

Виктор решил немедленно давить дальше:

– А как же наш церковный праздник Обрезания Господня?

Унгерн сжал пальцами свои виски и стал пепельного цвета. Он молчал с минуту, а потом сказал:

– Жидовское христианство… Ненавижу… Именно поэтому меня все больше тянет принять буддизм, где нет места жидовству… Так кто Вы такой по национальности и вере?

Виктор широко улыбнулся и спокойно ответил:

– Да свой я. Русский, православный. А темный потому, что бабка турчанкой была.

Унгерн благодарно, с облегчением улыбнулся и тихо вышел из кабинета.

За стеной послышались удаляющиеся шаги Унгер-на, а потом еле различимые отголоски разговора. Виктор снова задремал в кресле. Ему приснился дядя Иче. Но не такой, каким он видел его совсем недавно, в Балте, а какoй-то другoй, в белых светящихся одеждах. Он подошел к Виктору и сказал ему на идишe:

– Не послушал ты меня, Авигдор. А зря… Хочешь сам набить себе свои шишки… Хочешь повоевать за нашего брата Исава… Только для брата этого наш народ, Иаков, не брат… Не твоя это война. И не наша. Ты это потом поймешь. А пока будь сильным! Б-г сохранит тебя! И не бойся никого, кроме Б-га одного! Тебя сейчас они проверять будут, а ты не бойся… А Унгерн этот страшный человек. Он потомок Амана, амаликитянин[138] и убийца. Отомсти ему, не забудь!

Виктор проспал еще минут двадцать. И вдруг кто-то истерично гаркнул ему в ухо:

– Встать! Я сказал встать!

Виктор открыл глаза и машинально встал. Перед ним стоял Унгерн со злорадным и перекошенным лицом.

– На выход, господин Слуцкий. Ваше время пришло. Следуйте за мной!

Виктор нахлобучил на голову фуражку, надел успевшую оттаять шинель и спокойно последовал за полковником. Тот вывел Виктора на улицу, на мороз, и провел к задней стороне дома. Там уже стояли двое казаков, из охраны, с винтовками наперевес.

– К стене, жид пархатый! – скомандовал Унгерн.

Виктор удивленно ухмыльнулся.

– Чего зубоскалишь, Иуда? – захрипел полковник.

– А кто тут жид пархатый, Ваше благородие? Уж точно не я. А как по мне, так Bы больше на жида тянете. Родом из Германии, и небось на идишe говорите!

И Виктор захохотал. Казаки удивленно повернули лица на полковника. Тот был перекошен от гнева.

– К стенке, жид большевистский! К стенке, комиссарское отродье!

Виктор спокойно встал к стенке. И краем глаза увидел, что за его казнью из окна наблюдает атаман Семенов. А Унгерн орал:

– Именем Государя-императора! Данной нам Богом властью, предатель, изменник, большевистский шпион, Слуцкий Виктор Семенович, приговаривается к расстрелу! Но если ты, собака большевистская, расскажешь, кто тебя послал, то мы не расстреляем тебя!

Виктор засмеялся, вспомнив свой сон.

– Стреляйте царского офицера, евреи немецкие!

Унгерн опешил и заорал казакам:

– Огонь!

Те выстрелили.

Виктор стоял, как ни в чем не бывало. Пули прошли выше его головы.

«Не бойся никого, кроме Бога одного… Спасибо, дяде Иче…», – пробормотал про себя он.

Унгерн улыбался.

– Пойдемте в дом, Ваше благородие, капитан Слуцкий. Вы прошли тест. Теперь ясно, что Вы никакой не большевик! Давайте выпьем! Холод собачий! А у нас есть настоящий дореволюционный французский коньяк!

И он обнял еле живого Виктора.

Виктор вошел назад в дом. У порога стоял Семенов, с рюмками коньяка в руках.

– Заслужили, голубчики… Теперь надо выпить. А я уже… Но с радостью продолжу с вами! До чего мы дожили! А? Брат брату враг! Все прахом пошло!

Виктор снял заиндевевшую шинель и фуражку. И взял рюмку из руки атамана. Унгерн тоже скинул шинель и фуражку и взял рюмку. Капитан молчал. У него было ужасное ощущение на душе. Ему было больно, обидно и тошно. Он проехал пол-России на поезде, чтобы его обвиняли в большевизме и проверяли расстрелом. Зачем он сюда ехал? Чтобы выслушивать антисемитскую мерзость? За кого он тут будет воевать? За этих казаков? За бурятов? За буддистов? За кого? За что?

Атаман Семенов разгладил свои усы и поднял рюмку:

– За победу, господа! За освобождение России от революции! За свободу! За единую и неделимую Россию!

Виктор выпил. Коньяк обжег его горло и внутренности. Не полегчало.

Адъютант атамана принес еду. И троица поужинала вместе. В середине ужина Унгерн вышел, и Виктор остался с Семеновым с глазу на глаз.

– Вы ему рассказали обо мне? – спросил Виктор и посмотрел атаману в глаза.