Мститель

Вдруг Шолом услышал мужской голос, обращенный к нему с небес и говорящий с ним на идишe. Голос позвал его два раза по имени:

– Шолом! Шолом! Это Я, твой Бог! Бог Авраама, Исаака и Якова! Бог Иосифа и Моисея! Бог Даниила, Ханании, Мишуэла и Азарии[107]!

Шолом замер и опустил свою голову в каске вниз. Про себя же он лишь прошептал:

– Я тут, Б-г мой.

А голос продолжил говорить с ним и сказал:

– Пойди в долину Изреельскую и собери там вместе тридцать тысяч героев из колена Ефремова[108]. Тех, кто не дождался освобождения, но вырвал его сам. Тех, кто предпочел смерть от голода и от пустынной жары горячей египетской похлебке! Раздели их на три группы. И дай каждой группе глиняный кувшин с огнем пылающим, и пусть они разобьют их о головы твоих врагов! Возьми с собой первосвященника Аарона и Гeдеона и храбрую женщину Девору, и Юдифь, и принца Ионатана[109] с его оруженосцами. И иди с ними к воротам Иерусалима, и собери там всех храбрых воинов былых времен, тех, кто защищал ворота города… И вспомни о студенте из Кишинева, который отдал свою жизнь, защищаясь без оружия против погромщиков. О, лучше бы он научился владеть оружием! Я с вами, народ мой! Но вы должны снова научиться воевать, как делали это ваши предки! И благословляю Я вас убивать врагов ваших, жаждущих вашей крови… Не ваша эта война, Шолом. Но на ней вы научитесь воевать и защищать себя… Не бойся, Шолом! Страх навсегда покидает тебя! Теперь ты станешь героем! Знай, я твой Бог! Я Бог пророков и воинов! Я Бог погибших героев! Я не Бог слабых духом и трусливых… Мне не нужны молитвы боящихся. Мне не нужны жертвоприношения баранов и быков! Мне не нужны человеческие взятки! Время всего этого прошло… Не ханжеской молитвы из книги желаю Я, а истинных дел, храбрости и героизма тех, кто готов принести в жертву самих себя за великую идею! Я принес тебе свиток Торы и меч! Отныне только это будет путем истинным!

Шолом очнулся. Видение исчезло. Ярко горели звезды на фоне морозного неба. Он медленно опустил голову и ощутил теплоту на душе. Ликование пробуждалось в нем все больше и сильнее. Какое же это было счастье – удостоиться откровения свыше и услышать голос Самого Б-га, точно так же, как Его слышал Моисей и все самые великие пророки древности! Ни на секунду Шолом не усомнился в истинности видения, ни на миг не подумал, что все это не более чем игра его помутившегося на фронте сознания… Он затанцевал в окопе, так как он танцевал в детстве вместе с отцом, держась за его большие грубые руки. Он танцевал, прыгая вверх и вниз и кружась из стороны в сторону.

– Шварцбaрд?! Совсем уже мозги отказали, мать твою? – крикнул кто-то на него из темноты.

Шолом остановился и обернулся. Это был Волков. Русский доброволец из Петербурга.

– Ты че тут прыгаешь, как козел?! Тренируешься, чтобы откосить от дальнейшей службы?! Типа ты с ума сошел? А, жидок?!

Шолом подошел к Волкову поближе и со всей силы ударил его в нос.

– Закрой свою грязную дырку, черносотенец! – хрипло сказал он при этом.

Волков удара не ожидал и завалившись на спину, рухнул на ящик со снарядами. Шолом поставил свою правую ногу ему на шею и сказал:

– Еще раз произнесешь слово «жид» – сдохнешь. Понял?! – процедил Шолом с ужасным еврейским акцентом.

Волков заорал:

– Да! Понял! Больно же! Убери ногу, Шолом! Я пошутил же! Мы ж свои! Ты что?! Мы ж русские! Убери ногу!

– Вы – русские. Мы – еврейские. А своими мы станем, когда вы нас громить прекратите, Черту оседлости отмените и жидами называть перестанете! А пока мы чужие! Мы такие же свои, как негры в Америке с белыми! Мразь!

Шолом плюнул Волкову в лицо, перешагнул через него и медленно зашагал к себе в барак, чтобы написать папе письмо о явлении Все-него.

Война продолжалась. Она вроде бы шла, но солдаты оставались в тех же самых траншеях. Время текло так медленно, что люди сходили с ума. Все чаще французские и русские солдаты из христиан поговаривали о том, что немцы свои, такие же, как они, христиане и чуть ли не родственники, и что это чья-то коварная, сатанинская воля стравила на этой войне братьев во Христе. По обе стороны фронта еврейские солдаты стали ощущать свое одиночество и обособленность. Их никто своими не считал. Наоборот, их считали более чужими, чем стрелявших смертоносным огнем немцев.

Шесть долгих месяцев Шолом сидел в этих проклятых траншеях в Шампани, ведя чуть ли не ежедневно тяжелые бои с немецкими траншеями. Наконец-то в апреле 1915 года поступил приказ о переброске на север, в Аррас, откуда, согласно слухам, командование планировало начать массивное наступление на немцев, которое и окончит эту войну. Шолом и все его друзья ликовали! Они отметили это событие хорошим коньяком с домашней говяжьей колбасой. Шолом даже написал стихотворение об этом ожидании; в нем он сравнил себя с запертой в конюшне лошадью, которую вот-вот выпустят на простор.

Сцена 22