Мститель

Шолом опешил от этого аргумента и не нашел сразу, что возразить, а Ентале продолжила наступление:

– Реформировать и изменить Россию естественным путем нельзя. Царь, аристократия и духовенствo там, или черносотенцы, или сочувствующие им. Нам нужно развалить царскую Россию, разломать её именно немецким тараном и не вмешиваться в эту бойню!

Шолом встал из-за стола, подкрутил свои недавно отпущенные, лихо закрученные кверху модные усы и парировал киевлянке:

– Если мы, живущие во Франции евреи, не пойдем на фронт, когда страна в беде, то мы сами спровоцируем здесь погромы! Своей подлостью, трусостью и безразличием!

Мнения опять разделились. В спор вмешался полноватый Файвиш Шварцман, выходец из Гродно.

– Хочу отчасти поддержать Ентале! Вот вчера я получил письмо от моего кузена, Беньямина, уехавшего несколько лет назад из Гродно в Австро-Венгрию, а потом перебравшегося в Германию. Вот что он пишет! Цитирую!

И Файвиш аккуратно достал письмо, размашисто написанное на идишe, и начал его громко читать вслух:

– «Среди евреев Германии и Австро-Венгрии я наблюдаю небывалый всплеск патриотизма. Тысячами они бегут записываться в армию, бросая все! Причем мотивируют они это своим священным еврейским долгом. Война с антисемитской Россией, страной, породившей «Протоколы сионских мудрецов», дело Бейлиса и кровавые наветы XX века, погромы, черту оседлости, жуткое бесправие и дискриминацию, есть священная обязанность каждого еврея в мире!»

Файфиш убрал письмо во внутренний карман своего подтрёпанного пиджака и резюмировал:

– Поэтому служба во французской армии это поддержка царя, управляющего Россией!

Шолом яростно отбивался от этих обвинений и контратаковал. Но его пылкую речь прервала товарищ Рейзале, девятнадцатилетняя красавица из Проскурова:

– Вы, Шолом, говорите, что если мы, российские евреи, не пойдем воевать с Германией, бок о бок с нашими французскими братьями, которых сейчас правительство отрывает от своих семей и швыряет в смертельное пекло войны, то здесь, дескать, начнутся погромы!

Рейзале усмехнулась и, тряхнув шикарной копной вьющихся длинных волос, обвела глазами собравшихся.

– И это говорит человек, проживший во Франции, пожалуй, куда больше, чем каждый из присутствующих тут! Как же Вы можете так оговаривать родину великой французской революции?!

Шепот восхищения пробежал между сидевшими.

– Сравнивать великую, цивилизованную Францию с отсталой и черносотенной Россией неправомочно! Погром в России всегда жуток и кровав! Это всенепременно изуродованные трупы и реки крови, изнасилованные женщины и дети-сироты, разграбленные лавки и сожженные дома местечка! А Вы знаете, как будет выглядеть классический французский погром?! Да или нет?!

Все замерли от удивления, и лишь всегда немного поддатый Сэндер, обронил:

– Во дает!

Шолом встал со стула и, облокотившись на него обеими руками, ответил:

– Я не знаю этого! Но услышать это от Вас для меня будет очень приятно. Большинство моей родни как раз проживает в Проскурове, и я этот город считаю своим родным городом, как и Балту. Поэтому говорите, товарищ Рейзале, у Вас язык, как обоюдоострая бритва, а ум и того острее!

Красавица благодарно улыбнулась, обнажив свои белоснежные зубы. Она ожидала схватки, но Шолом обезоружил её, и она не осталась перед ним в долгу.

– Я Вам скажу, товарищ Шолом! Мой старший товарищ и наш общий учитель! Вы правильно все сказали! Наша трусость неизбежно вызовет французский погром! Но каким он будет?! Я Вам скажу! Это будет массовое шествие француженок. Матерей, жен, сестер и невест ушедших на фронт французских мужчин! И каждая их них плюнет в нас, оставшихся дома во время войны! А это пережить будет куда тяжелее, чем кровавый погром в России!

Грохот аплодисментов взорвал переполненное кафе. Анархисты аплодировали Рейзале.

Охрипший от споров, но довольный тем, что максимально четко высказал свое мнение, Шолом пришел домой только в полночь.

Сцена 20

Жена лежала, повернувшись лицом к стене, и нервно дышала, так, как дышат люди, только что закончившие рыдать. Шолом обнял её и поцеловал в соленую от слез щеку.

– Не плачь, моя дорогая Ханале, я знаю, что тебе очень нелегко. Но ты выходила замуж не за богатенького пустобреха, а за идейного борца за справедливость! Прими свою долю с честью! Будь сильной!

Хана обняла Шолома сильно-сильно, прижалась своей влажной щекой к его колючей щеке, а затем, как сумасшедшая, стала покрывать поцелуями его усы, голову и шею.

Она накормила мужа, собрала его вещи и проводила до выхода из подъезда. Было только четыре утра. На улице было еще темно. Шолом ненавидел прощания и расставания. Пряча слезы, он скомкано попрощался с хрупкой, молоденькой девушкой, лишь вчера ставшей его законной женой. Такси подъехало вовремя, ровно в четверть пятого. Шолом облегченно вздохнул, увидев приехавшую за ним машину, оторвал от себя рыдающую жену и громким уверенным голосом сказал пожилому усатому таксисту через открытое окно: