Мститель

– Мендл! Ты не мог бы принести мне ермолку? А то в вашем доме даже мне стыдно сидеть без ермолки…

Шолом неловко вздохнул и украдкой бросил взор на стоявшую у коридора Мирьям.

Он сразу понял, что влюбился в молоденькую красавицу, и густо покраснел, ощутив, как становятся горячими, точно ошпаренные, его щеки и уши.

– О! А Вы, наверное, и есть тот самый Шолом, о достоинствах которого нам все уши прожужжал наш Мендл. Очень приятно! Шолом алейхем! – сказал Шолому выросший как будто из-под земли отец Мирьям и Мендла, Соломон. Это был ещё нестарый мужчина в огромной черной шелковой ермолке во всю голову и в долгополом лапсердаке. Его интеллигентное лицо украшала седоватая нестриженая борода, а белую рубашку подчеркивал темно-синий галстук.

Шолом пожал его теплую руку и улыбнулся. Вскоре появилась и мама Мендла и Мирьям, полная, красивая женщина, Хава, не замолкавшая ни на минуту. А потом знакомиться с гостем вышли еще семь братьев и сестер.

Так Шолом вошел в семью Киршенбоймов. Он стал частым гостем этой доброй, гостеприимной семьи, свято чтившей законы Моисея. В перерывах между тяжелой работой молодой революционер писал стихи, посвященные своей первой любви. Так летели месяцы.

Шолом набрался храбрости и как-то пригласил Мирьям погулять вместе по городу. Она была счастлива этому приглашению, но отказала, сославшись на то, что это нескромно. И что лучше об этом поговорить с папой.

Разговор с папой Мирьям, Соломонoм, был не легким. Соломон предложил Шолому жениться на Мирьям, чем крайне удивил последнего.

– А что? Мне Вы симпатичны, Шолом. И моей жене тоже! И Мендлу нравитесь! И детям! И главное, моей девочке, Мирьям! А то, что она Вам нравится, я вижу и без Ваших слов! Поэтому, конечно, мы все будем рады, если Вы поженитесь, но есть одно условие…

Шолом вздрогнул и спросил:

– Какое условие?

Отец Мирьям мягко улыбнулся, опустил глаза в пол и ответил:

– Видишь ли, Шолом. Ты хороший парень, но, увы, больше не соблюдаешь наши традиции и заветы веры, а это проблематично. Мы, конечно, все понимаем, как это сложно для тебя снова начать все соблюдать, но не мог бы ты хотя бы на виду у людей выглядеть как соблюдающий иудей? Носить ермолку, цицит, по субботам лапсердак. Ходить в синагогу.

Шолом был в шоке от такого ханжества, и встал, еле сдерживая свой гнев:

– Вы знаете, что я сын хасида! Более того, я потомок святого Баал-Шем-Това! Я хасид в душе! И я не атеист! Я верю в Бога, несмотря на мой социализм и революционные настроения! Но я никогда не пойду на обман! И не буду кривить душой! Даже ради Мирьям, которую я очень люблю! Я не могу играть роль религиозного хасида, не являясь таковым! Я перестал соблюдать! Так сложилось! И перестал честно! Но если я вернусь к соблюдению, то буду соблюдать всей душой! А играть роль я не буду никогда!

И Шолом в гневе покинул дом Киршенбоймов. Ему не суждено было жениться на Мирьям. Он не мог, не умел и не хотел врать.

Сцена 15

Шолом в бешенстве вернулся к себе домой, в маленькую, снимаемую им комнатушку, и под светом коптящей керосиновой лампы написал очередное письмо отцу. Своему папе Шолом писал постоянно и отовсюду. Иче только и успевал получать от него письма с вечно меняющиеся адресами. Отец для него был и Авраам, и Исаак, и Иаков, и Моисей, и Баал-Шем-Тов одновременно. Слово «любовь» неизменно ассоциировалась у него только с любовью к отцу. Любовь была слишком высоким и святым чувством, чтобы применять его по отношению к женщине, какой бы красивой и духовно возвышенной она ни была.