Мститель

«Дорогой папочка! Ты не поверишь, что от меня потребовали Киршенбоймы! Они хотели, чтобы я ради их дочери начал вести лживый и ханжеский образ жизни, на людях разыгрывая из себя богобоязненного еврея! Нашли причину! Соблюдать надо из-за горячей и чистой веры и связи с Б-гом, а не ради какой-то девушки! В пост Йом-Кипур они объявили мне анафему за то, что я не постился! Они совершенно ничего не понимают! У них голова забита глупейшим миропониманием! Весь день поста я пребывал на небесных вершинах раздумий и не мог прийти в себя от их примитивности и душевной грубости! Они не понимают, что я связан с Б-гом Израиля и с Его Торой, но не так просто и примитивно, как они, через механическое соблюдение законов, а на куда более высоком, духовном уровне! Я сам как пророк, но, находясь в пустыне борьбы за справедливость в этом мире, я ем не всегда то, что можно и когда можно, так как основное – это моя борьба со злом… Быть может, день настанет, когда и я, окончив свой поход, вернусь и к самому обычному, простому, физическому соблюдению, завершив до того свой нелегкий путь борца».

Шолом вскоре покинул Сколe и переехал в Борислав[86]. Там он работал на нефтяном предприятии. После этого он переехал в Дрогобыч. А затем ненадолго останавливался в Цюрихе, Вене и Граце. Работы часовщиком нигде в этих городах он не нашел, но везде налаживал связи с еврейскими анархистами и сионистами. Он заводил новые знакомства, спорил, слушал лекции, пытался понять чью-то правду и донести до людей свою.

Пока Шолом отбывал срок за венскую экспроприацию, его родной брат Самуил эмигрировал из России в Париж. Вскоре Самуил выслал своему старшему брату приглашение переехать к нему в столицу Франции, что Шолом и сделал уже в январе 1910 года. Выехав из швейцарского Гренхена поездом, Шолом вскоре уже оказался в великом городе революции и огней и наконец-то обнял своего любимого брата, которого так долго не видел.

Шолом начал жить вместе с братом. Тот тоже был, как и Шолом, часовщиком. В Париже Шолом умудрился ни разу не попасть в тюрьму, что было для него, несомненно, великим достижением! Первый месяц он только и делал, что ходил по музеям и писал стихи. А потом начал искать работу. Вначале было нелегко, но он нашел работу по профессии и устроился в фирму, специализировавшуюся на производстве и ремонте больших напольных и настенных часов. Шолом сразу влюбился в Париж, покоривший его непростую свободолюбивую и мечтательную натуру революционера.

14 июля 1910 года он впервые увидел народные гуляния парижан, отмечавших День взятия Бастилии. Двадцатитрехлетний Шолом радовался как ребенок на этом французском празднике свободы и равенства, впервые в жизни ощутив себя на нем частью этих новых для себя общества и страны. Великий Париж был безупречно украшен к торжеству. Везде слышались песни и тосты, но пьяных и буйных здесь не было. Шолом то и дело обнимал своего спокойного, скромного и тихого брата.

На одном из бульваров местные бакалейщики и торговцы накрыли столы и бесплатно угощали прохожих сырами и вином. Здесь Шолом с братом впервые попробовали знаменитые французские сыры: рокфор, камамбер и бри.

– Вонь жуткая! Плесень! Запах мочи, тухлятины и семени! Но мне так кажется, потому как, наверное, я еще просто не дорос до понимая изысканной кухни этой великой страны! – кричал Шолом на идишe.

Самуил тихо улыбался и кивал.

– За нас, дорогой мой братишка!

Усатый торговец вином, с круглым, красноватым лицом, доброжелательно предложил ребятам выпить.

– Настоящее бордо в честь великого праздника! – гостеприимно объявил он.

Но пока не знавшие толком французского братья Шварцбурды не поняли его. Однако они радостно закивали и замахали ему головами. На покрытом белой скатертью столе, вынесенном прямо на улицу перед винной лавкой, стояли горшки с красными, белыми и синими цветами, бутылки с вином и многочисленные бокалы.