Морской конек

Мы обсуждали спектакль, который смотрели сегодня днем в театре Принца Чарльза. О девушке, живущей в микрорайоне, отчаянно жаждавшей танцевать и пытавшейся освободить белую лошадь из-за колючей проволоки. Потом разговор перешел к новому японскому магазину возле Грин-Парка, где продавали вагаси, нежные сладости в рисовой пудре в форме сезонных цветов. Планам на каникулы в декабре.

– Не говори потом, что я тебя не предупреждал – на работе будет вечеринка, тебе придется пойти.

Я ответил, что не возражаю, все равно у меня нет других вариантов.

– Тебе надо уехать из города, если есть возможность, – сказал он. – У тебя есть друзья за пределами Лондона?

– Нет, нету.

– А тот чувак из колледжа?

– Какой?

– Ну, академик… он разве не британец? Или вы не особо дружили?

Мимо нас, глухо гудя, проехал двухэтажный автобус.

В колледже мы с Николасом делали вид, что едва знакомы, и я проходил мимо него, сжигаемый осознанием, что вскоре мы увидимся вновь, наедине, в его бунгало. Мне казалось, что мы были осторожны, между нами не было никаких разговоров, как с Адхиром, который преследовал Николаса безжалостно и цинично. Но в голосе Сантану слышался лишь легкий интерес, так что, может быть, во мне говорила паника, я услышал слишком многое там, где должен был услышать лишь невинный вопрос.

– Мы потеряли связь.

– Жалко.

Я молчал, мое дыхание клубилось в холодном воздухе.

– Но все равно, – продолжал он, – тебе не помешает выбраться отсюда.

– Постараюсь, – сказал я. – Но и тут неплохо… Ева всегда что-нибудь придумывает.

– Это потому что Стефана нет рядом. Когда он вернется, она исчезнет, как мыльный пузырь… на месяц или два. А потом он опять уедет.

– Его никогда нет рядом – наверное, это так тяжело.

– Совсем не так тяжело, как раньше, – Сантану рассказал мне, что, еще когда учился в колледже в Дели, встречался с девушкой из Калькутты. Они переписывались, раз в неделю созванивались.

– Я звонил ей из телефонной будки. Так мы продержались, пока она не переехала в Лондон в первый год моей работы здесь.

– И что было потом?

– Мы расстались.

Кэмден-Хай-стрит кипела жизнью и музыкой.

Ее ранневикторианские здания с открытыми фасадами и плоскими крышами ярко раскрасили и заняли тату-салонами, винтажными магазинами и магазинами подержанных пластинок. Бары и клубы были открыты, их музыка, грохоча, летела на усыпанные мусором тротуары. Мы миновали несколько захудалых букмекерских контор и пунктов выдачи наличных, паб «На краю света» и множество дешевых заведений быстрого питания.

– Где, черт возьми, это место? – ворчал Сантану, доставая телефон. Следуя инструкциям навигатора, мы свернули налево в клубок узких улочек и пересекли пустую площадь, которую днем использовали как рынок под открытым небом – у обочин лежали сложенные каркасы киосков. В дальнем конце площади я увидел мерцающие воды канала Риджент. Мы направились к ресторанам, более тихим, чем те, мимо которых мы проезжали на главной улице. Молодежь курила у заведения, которое называлось «Мексика»; все они выглядели примерно на двадцать пять – сплошь узкие джинсы, приталенные куртки и конверсы. Одна девушка с коротко остриженными светлыми волосами, в черном платье с цветочным принтом и красных туфлях с пряжками, фотографировала на телефон своих друзей. Другая, в длинной лоскутной юбке, курила сигарету.

«Мексика» была компактна и многолюдна – бар тянулся вдоль всего зала, заканчиваясь прямо перед открытым пространством для столов и небольшой площадкой для выступлений у окна, выходившего на канал. Мы заказали напитки и подсели к Еве за столиком, который она забронировала. Она сидела одна.

– А где Тамсин? – спросили мы.

– Ой, она не смогла. У нее грипп.

– А ты хорошо себя чувствуешь? – я чуть отодвинулся. Ее глаза покраснели и казались непривычно уставшими.

– Да… да, – она рассмеялась, как мне показалось, немного нервно. – Хотя, может, тоже подцепила.

– Вот, – сказал я, пододвигая к ней напиток, – «Кровавая Мэри» вылечит что угодно.

Вскоре толпа успокоилась и утихла. Все внимание обратилось на музыкантшу. В тот вечер играла темноглазая девушка из Португалии, прекрасная дикой красотой; ее лицо напомнило мне морскую раковину.

– Боа тарджи всем[37], – ее голос, на удивление низкий, обволакивал, как клуб дыма. – Я Мариана… Спасибо всем, что пришли, – она взяла гитару тонкими и ловкими пальцами. – Сегодня я сыграю для вас подборку моих песен, написанных за последние несколько лет – они будут собраны в альбом. Первая была написана, когда я была в Америке… и речь в ней о путешествиях.

Она играла виртуозно и проникновенно, медленно и мечтательно, с легкостью переходя с португальского на английский и обратно. Ее голос наполнял зал сладкой мелодичностью, знойно хрипел на некоторых нотах. Иногда она закрывала глаза. Или смотрела на людей, сидевших впереди, ближе всего к ней. Она играла почти час. Когда ее выступление закончилось, все закричали, требуя еще.

Она рассмеялась и небрежно провела рукой по гитаре. Легко.

Как Ленни.

Следующая песня будет особенной, сказала она, хотя почти неотработанной. Она называется «Мертвые птицы».