Морской конек

Они бродили по комнатам, стояли у стен, как безмолвные стражи, держали в руках напитки, кто-то сидел за столиками с дамами. Они выглядели такими обычными, их можно было легко встретить на улице или в супермаркете, в лифте или в пабе. Костюмы от «Маркс & Спенсер» и блейзеры от «Некст», туфли от «Кларкс» и футболки от «ТопШоп» – привычность, неприметность вещей. Но, как бы они ни прятались друг от друга в этой безвоздушной темнице, было ясно, что большинству из них есть что скрывать. Это место принимало их в свои объятия.

И воздух был насыщен густой смесью пота и несвежего пива, смесью смущения, возбуждения, страха и глубокого, болезненно-сладкого запаха заглушаемого желания.

Как-то я читал о человеке, построившем под домом сеть тоннелей, которую его семья обнаружила только после его смерти. Необъяснимый лабиринт, запутанный, как «работа его разума», заявила его дочь. «Метрополитен» напомнил мне о том лабиринте. Он был разделен на кубикулы – где-то были установлены экраны и шли фильмы, где-то были видеокамеры, на которые посетители могли снимать себя. В углах люди ласкали и трогали друг друга, кто-то двигался к ряду черных кабинок, в которых можно было задернуть шторы, но некоторые не задергивали, желая, чтобы за ними наблюдали.

Высокая чернокожая транс-леди, судя по всему, главная, в белой шифоновой блузке и черных кожаных брюках, бродила вокруг, что-то кричала завсегдатаям, останавливалась, чтобы пофлиртовать, наполняла пустые бокалы.

С места, где я стоял, можно было заглянуть в несколько открытых кабинок: в одной транс-леди в корсете и чулках исполняла перед кем-то стриптиз, зрители глазели и ахали. В другой юношу лет двадцати с небольшим, похоже, самого молодого из посетителей, в толстовке и желтой кепке, грубо лапала транс-женщина постарше в ярко-красном платье. В кабинке в углу шторы задернули, но не до конца – я не знал, что это, оплошность или приглашение подсмотреть. Я смог различить профиль мужчины лет шестидесяти, который смотрел вниз, на что-то, а потом в экстазе запрокидывал голову вверх. Он был полностью поглощен происходящим и не замечал ничего вокруг. В остальных кабинках шторы были опущены.

– Чем могу быть полезна, милый? – ко мне подошла хозяйка, ее духи были резкими, мускусными. На запястье звенели серебряные браслеты.

– Ничего не нужно, спасибо.

– Хорошо, мой красавчик, – она подмигнула.

– Неплохое место, – сказал я Сантану неделю спустя, – если тебе нравятся такие переодевания.

– Подобных клубов в Лондоне полно, – он пожал плечами. – Есть для фут-фетишистов, любителей фурри, форнифилов…

– Это еще кто?

– Любители притворяться мебелью – так что можешь сочетать секс с любовью к дизайну интерьера.

Мы направлялись в Кэмден, на концерт живой музыки, по приглашению Евы. Весь день шел дождь, воздух был холодным и сырым, пропитанным запахом масла из бесконечных забегаловок, где жарились кебабы, цыплята и отбивные.

– Похоже, я немногое упустил, когда не пошел на выставку, – он имел в виду ту, что в Уайтчепеле.

– Разве Ева не рассказала тебе, что там было?

Он кивнул.

– Это я и имею в виду.

– Ты бенгалец, – заметил я. – Для тебя современное индийское искусство начинается с Рабиндраната Тагора[34] и заканчивается им же.

– Чушь. Мне очень понравился парень, который вымазал себя коровьим навозом и назвал это перформансом. Он мог бы стать новым Дюшаном[35]. Хотя, – добавил он задумчиво, – перформанс нельзя воспроизводить и продавать. Может быть, он ближе к Мандзони, мерда д’Артиста… знаешь, что он сделал?

– Да.

В 1961 году итальянский художник Пьеро Мандзони продал девяносто баночек со своими фекалиями, каждая по тридцать грамм, и рассчитал их цену исходя из курса на золото. Повесил многообещающие ярлычки «Conservata al naturale», «Свежеконсервированное».

– Галерея «Тейт» купила банку номер четыре, – сказал Сантану, – этот парень – гений.

– Увы, та милая леди сделала всего лишь дерево из фиброгласса с волшебными существами вместо листьев. И единорога-качалку.

– Неинтересно, – заявил Сантану. – Либо искусство зеркально отражает тело художника, либо нет.

– Тогда, получается, все должны экспериментировать только с пердежом и дерьмом?

– Ты это сказал, мой друг, не я.

Вечер понемногу оживал по мере того, как мы продвигались к станции, полной людей и огней. Уличный музыкант пел песню группы «Оазис»: Все подряд, все мне говорят, погас огонь в твоем сердце…

Мужчина с бультерьером протянул нам по копии «Биг Ишью»[36]. Мы опустили головы, проталкиваясь сквозь толпы, пряча руки в карманах пальто. Путь до Кэмдена был усеян переполненными пабами и ресторанами, странно тихими клочками тротуара, где у обочин стояли мальчишки с пивными банками, привлеченные темнотой, как ночные животные.