Морской конек

– Я не слышала об этом квартете… ты знаешь, кто они?

Я покачал головой. Она указала на мой компьютер:

– Можно? – и принялась быстро печатать, не глядя на клавиатуру. – Вот… нет… не то… – и тихо закрыла ноутбук. Рядом с ним стояли нефритовые волы; Ева поставила их на ладонь, погладила изогнутые рога, гладкие носы. – Какие красивые.

– Я нашел их много лет назад. В доме друга.

В комнате, где не было календаря, не было часов.

– Того самого друга? – спросила она. – Того, с которым ты гулял по лесу?

Вино потекло по горлу, разлилось по груди.

– Нет… того друга больше нет.

– Соболезную, – она искренне жалела, что задала этот вопрос.

– Это было давно.

Она легонько коснулась ладонью моего плеча. Почти неуловимый жест, который я всегда буду помнить.

– Я заметил, ты тоже притихла после той песни… – я решил рискнуть. Она повертела в руке бокал, вино плеснуло по стенке. Какое-то время она молчала, глядя, как по лондонскому небу летит вертолет – луч красно-белого света.

– Два года назад, когда Стефан уехал в Бейрут, люди часто спрашивали, как я без него, и я рассказывала им глупую японскую сказку…

– Какую?

– О Танабата, фестивале звезд. Никогда не слышал? Орихимэ, дочь Небесного короля, ткала полотно на берегу Млечного пути, могучей реки. Она встретила Хикобоси, волопаса, жившего на другой стороне, они полюбили друг друга и поженились. Но она перестала ткать для отца, и он в гневе разлучил влюбленных, разделив их по обе стороны Млечного пути… пока, тронутый горем дочери, не разрешил им встречаться в седьмой день седьмого месяца. В первый раз они не смогли встретиться, потому что не было моста. Орихимэ плакала так горько, что стая сорок слетелась к ней и построила мост из своих крыльев. Говорят, что, если на Танабата идет дождь, сороки не могут прилететь и влюбленным приходится ждать следующего года. Так что я улыбалась и отвечала: я жду сорок. – Она сделала большой глоток. – Отвратительно, правда?

Я хотел возразить, но она добавила:

– Особенно теперь, когда мне кажется, что никакие сороки мне больше не нужны.

Все эти птичьи метафоры стали самым большим откровением Евы о ее отношениях со Стефаном. Может быть, раскрыться ее побудило смешивание множества напитков на протяжении вечера, но было что-то еще, чего я раньше не замечал. Тихая грусть. Что, спросил я осторожно, она имела в виду?

– Иногда трудно представить, но так было не всегда… Мы со Стефаном жили в Лондоне, и мы были счастливы, – она сказала это так просто, будто ей больше нечего было добавить и каждое слово само в себе содержало все. – А потом он потерял работу и после долгих мучений нашел вот эту. Контракт на полгода, ну, это казалось полнейшей ерундой, правда. А потом его продлили. И еще. И еще. Он должен был вернуться в конце этого года, но несколько месяцев назад позвонил… и опять все та же история. Он сказал, что пусть мы этого не хотели и не планировали, но учитывая, что все так, как есть, и здесь работу журналиста не найдешь, у него нет особенного выбора. Но ему придется остаться еще на полгода. Меня спрашивают, почему бы мне не переехать в Бейрут, но как я могу это планировать, когда вся наша жизнь свелась к шестимесячным контрактам, словно это какой-то нелепый план погашения?

– А ты не хочешь переехать в Бейрут?

Она пожала плечами.

– Я люблю посещать незнакомые города, но моя жизнь – здесь.

– А его? – спросил я.

– Тоже здесь… во всяком случае, так было раньше. Теперь – и это понятно – я не уверена… – Ее бокал опустел, но она продолжала держать его в руке, не замечая этого. – Прежде чем уехать в первый раз, он обещал каждую неделю посылать мне напоминание, что время движется…

Я сказал, что видел лилии и что они прекрасны.

– Сначала это казалось мне романтичным, но теперь мучает еще больше – как отметки на стене тюрьмы.

Я попытался найти подходящие слова и не смог. Она ждала моего гнева? Или сочувствия? Я знаю, что значит быть оставленным.

– Понимаю, – нерешительно пробормотал я наконец, – это нелегко.

– Да, – ответила она. – Но не по тем причинам, о которых ты думаешь.

Ее лицо мгновенно изменилось. Тихая грусть исчезла, сменилась настороженностью. Она поднялась на ноги так резко, будто ее стул был чем-то опорочен, и подошла к окну. В зеленом платье она напоминала тонкий листок. Тихо сказала, словно сама себе:

– Не только по тем причинам, о которых ты думаешь.

– Есть что-то еще? – я не смог сказать «кто-то».

Я не видел ее лица, но ее голос был слабым и напряженным.

– Я не знаю… – внезапно рассердившись на себя, она резко повернулась, – нет, так сказать я не имею права… – Она мерила шагами мою студию, ей негде было спрятаться, укрыться. – Как же я старалась, Нем… Я всех избегала, не ходила ни на какие встречи, ну… знаешь японскую пословицу – сожги свой дом, чтобы мыши не завелись… я делала все возможное, лишь бы не попасть в ситуацию, когда… ну, что-нибудь может случиться… – Она остановилась и рассмеялась. – Однажды я даже отказалась встретиться с Сантану.