Морской ястреб

Сэр Джон Киллигрю, казалось, был накануне осуществления своих планов о постройке порта. Этому немало способствовала его дружба с мастером Лайонелем Трессилиан. Сэр Оливер поддерживал Труро и Хелстон и был против этого проекта. Лайонель, наоборот, поддержал сэра Джона перед парламентом и королевой. Лайонель не был так умен, как его брат, но зато он был очень хитер. Он отлично учел, что, хотя, может быть, в будущем Хелстон, Труро и трессилиановские поместья пострадают из-за развития так выгодно расположенного порта, но это уж вряд ли будет при его жизни, а пока он может приобрести содействие сэра Джона в его ухаживании за Розамундой Годольфин, и тогда поместья Годольфин сольются с его поместьями. Все же не следует думать, что ухаживание Лайонеля шло быстро и гладко. Хозяйка замка Годольфин не выказывала ему особой благосклонности и даже для того, чтобы избавиться от его назойливого ухаживания, отпросилась у сэра Джона Киллигрю сопровождать его сестру во Францию, так как муж последней был назначен туда посланником. После смерти ее брата сэр Джон стал ее опекуном.

Мастер Лайонель очень скучал в ее отсутствии, но ободренный уверениями сэра Джона, что в конце концов он победит, в свою очередь покинул Корнваллис и отправился путешествовать.

Он некоторое время провел при дворе в Лондоне, где он, кажется, имел успех, а потом отправился во Францию, чтобы навестить королеву своей мечты. Его постоянство, скромность ухаживания, очевидная преданность стали понемногу побеждать сопротивление дамы его сердца, как вода подмывает камень. Но все же он никак не могла заставить себя забыть, что он был братом сэра Оливера – человека, которого она любила и который убил ее брата. Между ними стояли две вещи: призрак той прежней любви и кровь Питера Годольфина.

Об этом она напоминала сэру Джону, когда вернулась в Корнваллис после двухлетнего отсутствия, указывая на эти обстоятельства, как на причины того, что союз между нею и Лайонелем Трессилиан невозможен.

Сэр Джон не согласился с нею.

– Дорогая моя, – сказал он, – надо подумать о вашем будущем. Вы теперь совершеннолетняя, и сама себе госпожа. Но не годится женщине жить одной. Пока я жив и пока я в Англии, это ничего. Вы можете бесконечно продолжать жить здесь в Арвенаке, и я думаю, что вы очень умно поступили, покинув одиночество замка Годольфин. Но примите во внимание, что, если я уеду, вы снова будете одна.

– Я предпочитаю быть одинокой, чем в обществе человека, которого вы мне навязываете.

– Как нехорошо так говорить, – запротестовал тот, – вот как вы отплачиваете за преданность этого юноши, за его терпение.

– Он брат Оливера Трессилиан, – ответила она.

– Разве он еще мало за это пострадал? Кроме того, ведь они даже не братья.

– Все же очень близкие родственники, – сказала она, – если хотите меня выдать замуж, найдите мне другого мужа.

На это он ей ответил, что лучшего мужа, чем он ей выбрал, трудно найти. Он указывал на соседство их поместий и на то, что хорошо и выгодно будет их соединить.

Он настаивал, и его настойчивость еще усилилась, когда он принял решение снова отправиться в море.

Наконец, под давлением желаний обоих мужчин, она согласилась, решив вырвать из своего сердца главное препятствие, о котором она из стыда ничего не сказала сэру Джону. Дело в том, что несмотря ни на что, любовь ее к сэру Оливеру не умерла. Она часто ловила себя на мыслях о нем и сравнивала его с братом. Бывали даже моменты, когда она старалась найти оправдания для своего бывшего возлюбленного. Она допускала, что Питер сам вызвал его, что сэр Оливер выносил от Питера оскорбление за оскорблением, пока, так как он был только человеком, чаша его терпения не переполнилась. Она сердилась на себя за эти мысли, но не могла от них избавиться. Душа ее стремилась к Оливеру, и она не могла побороть этого стремления, и в ней даже жила надежда, что он когда-нибудь вернется, хотя она отлично понимала, что от этой встречи ей легче не будет. Когда сэр Джон убил в ней надежду на это возвращение, он неведомо для себя поступил очень умно. Со времени исчезновения сэра Оливера они ничего не слышали о нем, пока не явился Питт со своим письмом и со своими рассказами. Они, как и весь мир, слыхали о корсаре Сакр-эл-Баре, но были далеки от сопоставления его с Оливером Трессилиан. Теперь, когда, благодаря свидетельству Питта, его личность была установлена, было нетрудно убедить суд признать его вне закона и передать Лайонелю наследство.