Молодые львы

Поскольку армия выставила его за дверь, Ной принял решение так изменить свою жизнь, чтобы приносить стране как можно больше пользы. Три или четыре вечера в неделю он проводил в библиотеке, изучая учебники по судостроению. Корабли, вопили газеты и радио, корабли, больше кораблей. Что ж, если его не взяли воевать, он по крайней мере мог строить корабли. Раньше Ной в глаза не видел чертежи, имел очень смутное представление о сварке и клепке, эксперты в один голос утверждали, что для освоения и первого, и второго требуются долгие месяцы упорной учебы, однако Ной не желал прислушиваться к их мнению, с холодной яростью грыз гранит науки, зазубривал основные положения, запоминал схемы, которые потом снова и снова рисовал по памяти. Книги он брал и домой и впитывал знания, словно губка. Еще месяц, чувствовал Ной, и он сможет пойти на верфь, получить место на стапеле и честно отрабатывать жалованье, которое ему там положат.

И разумеется, с ним рядом всегда должна быть Хоуп. Конечно, он испытывал чувство вины из-за того, что думал о личном счастье в то время, когда друзья уходили на самую страшную из войн, но его воздержание не могло ускорить победу над Гитлером, да и император Японии не признал бы своего поражения только потому, что Ной остался бы в холостяках. К тому же Хоуп настаивала на свадьбе.

Но она очень любила отца. Тот истово верил в Бога, в жизни придерживался самых строгих моральных принципов, пресвитерианская община выбрала его своим старостой, и Хоуп не могла выйти замуж без его благословения. Господи, думал Ной, глядя на капрала морской пехоты, который спал с раскрытым ртом, закинув ноги на свободное сиденье, Господи, ну почему в мире все так сложно?

За окном промелькнул кирпичный завод, ничем не примечательные, заваленные снегом улочки, а потом Ной увидел Хоуп. Она стояла на платформе, вглядываясь в замерзшие окна и отыскивая его лицо.

Поезд еще не затормозил, а Ной уже спрыгнул на платформу, поскользнулся на обледеневшем асфальте и едва не выронил чемодан из кожзаменителя.

– Осторожнее, молодой человек. Это же лед. На нем не танцуют, – едко заметил какой-то старик, толкая перед собой сундучок.

Ной ничего не ответил, потому что к нему уже спешила Хоуп. Осунувшаяся, с тревогой на лице. Она остановилась в трех футах и даже не поцеловала его.

– Ной, тебе надо побриться.

– Вода замерзла, – раздраженно произнес он. А что еще он мог сказать?

Они застыли в нерешительности, словно не зная, как им теперь быть, что делать. Потом Ной оглядел платформу, пытаясь понять, пришла Хоуп одна или нет. С поезда сошли еще два или три человека, но в столь ранний час их никто не встречал и они уже спешили к лестнице, ведущей в город. Так что, когда через пару минут поезд медленно тронулся с места, на платформе остались только Ной, Хоуп да старик с сундучком, который он еще не успел дотолкать до лестницы.

«Плохи мои дела, – подумал Ной. – Ее послали одну, чтобы она сразу развеяла все мои надежды».

– Как доехал? – вымученно спросила Хоуп.

– Отлично, – ответил Ной.

Он не узнавал Хоуп, она превратилась в незнакомку, не испытывающую к нему никаких теплых чувств, не имеющую с ним ничего общего. Да еще это ее старое драповое пальто в клетку, укутанная шарфом голова. С замерзших холмов дул ледяной ветер, который пробирал Ноя до костей, словно на нем было не пальто, а легонькая рубашка.

– Так мы проведем Рождество здесь? – спросил Ной.

– Ной… – Голос Хоуп дрогнул, но она собралась с духом и закончила фразу: – Ной, я им не сказала.

– Что? – не понял Ной.

– Я им не сказала. Ничего не сказала. Ни о твоем приезде. Ни о том, что хочу выйти за тебя замуж. Ни о том, что ты еврей. Они даже не подозревают о твоем существовании.

Ной шумно сглотнул. Хорошенькое его ждет Рождество, подумал он, оглядывая белые безрадостные холмы.

– Ничего страшного. – Он сильно сомневался, что его слова соответствуют действительности, но Хоуп выглядела такой несчастной в этом туго повязанном шарфе, такой озябшей на холодном ветру, что ему хотелось хоть как-то ее утешить. – Все нормально. – Таким тоном хозяин обычно показывает неловкому гостю, опрокинувшему стакан с водой, что урон невелик. – Не стоит из-за этого волноваться.

– Я все собиралась… – Хоуп говорила так тихо, что Ной с трудом разбирал слова. Ветер подхватывал их и уносил, едва они слетали с губ девушки. – Вчера уже решилась поговорить с отцом… – Она покачала головой. – Мы вернулись из церкви, и я надеялась, что мы посидим с ним на кухне вдвоем, но тут вошел мой брат. Он приехал из Рутленда с женой и детьми на рождественские каникулы. Они завели разговор о войне, а мой брат, он же у нас круглый идиот, начал говорить, что евреи на войну не идут, зато деньги гребут лопатой, а мой отец сидел и кивал. Я не знала, то ли он соглашается, то ли его клонит ко сну, как это случается с ним каждый вечер в девять часов, но не смогла заставить себя…

– Ничего страшного, все нормально, – пробубнил Ной и пошевелил пальцами. Они онемели даже в перчатках. Хорошо бы позавтракать, подумал он, и выпить горячего кофе.