Молодые львы

Однако мистер Плаумен протянул Ною руку. Тот ее пожал. Рука была крепкой, жесткой. «Я не буду просить, – думал Ной. – Как бы все ни обернулось, я не буду лгать, не буду пускать пыль в глаза, прикидываясь, будто я – большая шишка. Если ее отец даст согласие – отлично. Если нет…» Об этом Ною думать не хотелось.

– Очень рад познакомиться с вами, – произнес мистер Плаумен.

Пожилой портье с нескрываемым интересом разглядывал их, еще больше смущая и Ноя, и отца с дочерью.

– Мне кажется, – мистер Плаумен взглянул на дочь, – нам с мистером Аккерманом нужно кое о чем поговорить.

– Да, – прошептала Хоуп, и по ее тоскливому, безнадежному тону Ной понял, что от предстоящей беседы ничего хорошего ждать не приходится.

Мистер Плаумен огляделся.

– Здесь не лучшее место для такого разговора. – Он посмотрел на портье, который и не думал отводить от них взгляд. – Пожалуй, мы пройдемся. Да и мистеру Аккерману, возможно, хочется посмотреть город.

– Да, сэр, – кивнул Ной.

– Я вас подожду. – Хоуп буквально упала в кресло-качалку, словно у нее подкосились ноги. Жалобный скрип качалки разнесся по холлу, портье скорчил недовольную гримасу, а Ной понял, что этот деревянный стон будет и через много лет вспоминаться ему в самые тяжелые моменты его жизни.

– Мы вернемся через полчаса или чуть позже, дочь, – добавил мистер Плаумен.

При слове «дочь» Ной поморщился. Прямо как из плохой пьесы о жизни фермеров в 1900 году. Открывая дверь мистеру Плаумену и пропуская его вперед, прежде чем самому выйти на заснеженную улицу, Ной даже подумал, что перенесся в такую вот мелодраму, надуманную, насквозь фальшивую. А потом неспешным шагом, под холодным, пронизывающим ветром они двинулись по расчищенным тротуарам мимо закрытых магазинов.

Минуты две отшагали молча, лишь под ногами поскрипывали полоски снега, упущенные лопатами. И вновь первым заговорил мистер Плаумен:

– Сколько с вас взяли за комнату?

– Два доллара и пятьдесят центов.

– За один день?

– Да.

– Грабители с большой дороги. Во всех гостиницах дерут три шкуры.

Вновь они замолчали. Миновали зерновую лавку Маршалла, аптеку Кинна, магазин мужской одежды Гиффорда, адвокатскую контору Вирджила Свифта, мясную лавку Джона Хардинга, пекарню миссис Уолтон, мебельный магазин и похоронное бюро Оливера Робинсона и бакалейную лавку Уэста.

Лицо мистера Плаумена под старомодной выходной шляпой по-прежнему оставалось суровым и непроницаемым, а когда Ной переводил взгляд на вывески, фамилии впивались ему в голову, словно гвозди, методично забиваемые безучастным плотником. Каждая фамилия нападала, жалила, пронзала, упрекала. Ной чувствовал, что этой прогулкой старик ненавязчиво дает ему понять, что и он сам, и его дочь принадлежат к устоявшемуся, однородному мирку простых английских фамилий. Он как бы задает Ною вопрос: а каким боком может вписаться в этот мирок Аккерман, человек без роду, без племени, с фамилией, занесенной в Америку из глубин Европы, не имеющий ни отца, ни дома, никем не признанный, без гроша за душой?

Нет, думал Ной, лучше уж иметь дело с братом, пусть бы говорил, бушевал. Куда проще выслушивать известные с незапамятных времен, заезженные, насквозь лживые доводы, чем выдерживать молчание этого умного янки.

Деловой квартал города они миновали без единого слова. Прошли мимо повидавшего виды здания школы, сложенного из красного кирпича. От тротуара его отделяла широкая лужайка. Стены увивал засохший плющ.

– Хоуп училась здесь. – Мистер Плаумен мотнул головой в сторону школы.

Еще один враг, думал Ной, глядя на старое здание, уютно устроившееся среди дубов, еще один противник, пролежавший в засаде двадцать пять лет. Над порталом тянулся девиз. Прищурившись, Ной прочитал высеченные в камне слова. «Ты познаешь истину», – сообщали полустертые буквы поколениям Плауменов, которые проходили под ними, чтобы научиться читать и писать, узнать, как в семнадцатом веке их предки в жестокую бурю высаживались на мокрые скалы Плимута. «Ты познаешь истину, истина даст тебе свободу». Ной буквально услышал, как эти слова произнес вслух его отец, рокотание мертвого голоса донеслось до него из могилы.

– Обошлась в двадцать три тысячи долларов в девятьсот четвертом году, – продолжал мистер Плаумен. – А в тридцать пятом управление общественных работ хотело ее снести и построить новую. Мы не позволили. Пустая трата денег налогоплательщиков. Школа и так хорошая.

Они пошли дальше. В ста ярдах от школы находилась церковь, ее стройный, строгий шпиль вонзался в серое небо. «Тут все и случится, – в отчаянии подумал Ной. – Вот оно, орудие главного калибра. На кладбище похоронено, должно быть, несколько десятков Плауменов, и приговор мне вынесут в их присутствии».

Деревянная, выкрашенная белой краской церковь, аккуратная, солидная, стояла на засыпанном снегом склоне. Скромная, без излишеств, она не взывала к Богу, как устремляющиеся ввысь соборы Италии и Франции, но обращалась к нему простыми, понятными словами, очищенными от шелухи.