Молодые львы

Майкла разбудил стрекот газонокосилки. Он открыл глаза в незнакомой постели, какое-то время вспоминал, как он сюда попал, что делал вчера. Спальню заполнял запах свежескошенной калифорнийской травы. «Должно быть, – говорил вчера его приятель-сценарист, наслаждаясь предзакатным солнцем у кромки плавательного бассейна в Палм-Спрингс, – человек двадцать пишут сейчас одно и то же. Дворецкий приносит в сад чай и спрашивает хозяина: «Вам с лимоном или молоком?» Тут подходит маленькая девятилетняя девочка и говорит: «Папа, настрой, пожалуйста, радио. Я не могу поймать сказку. Какой-то дядя все время говорит о Перл-Харборе. Папа, Перл-Харбор – это там, где живет бабушка?» Затем она наклоняет куклу и та пищит: “Мама”».

Глупо, подумал Майкл, но очень уж похоже на правду жизни. Судьбоносные события сообщают о себе расхожими штампами. Вот и известие о вселенской катастрофе не ворвалось, а застенчиво вошло в размеренную жизнь. К тому же это произошло в воскресенье, когда люди отдыхали после праздничного обеда, вернувшись из церкви, где усердно молили Господа о мире. Враг, казалось, получал дьявольское наслаждение, выбирая воскресенье для нанесения своих самых жестоких ударов. Аккурат после субботних пьянства и блуда и утреннего общения со Всевышним, предваренного стаканом минералки.

Сам Майкл под жарким солнцем играл в теннис с двумя солдатами с военной базы в Марч-Филд. Но довести партию до конца не удалось. Из здания клуба появилась женщина и сказала: «Вы бы зашли послушать радио. Помехи ужасные, но вроде бы я услышала, что на нас напали японцы». Солдаты переглянулись, положили ракетки и направились к клубу. Они тут же собрали свои вещи и уехали в Марч-Филд. Ни дать ни взять бал перед битвой у Ватерлоо. Галантные молодые офицеры вальсируют, целуют дам с обнаженными плечами и мчатся в развевающихся плащах во фландрскую ночь к своим пушкам на взмыленных лошадях, в топоте копыт и звоне сабель. Мчатся уже больше ста лет. На самом-то деле все наверняка было не так, но Байрон больно уж здорово написал об этом. И верим мы, естественно, ему. А как описал бы Байрон то утро в Гонолулу и следующее, в Беверли-Хиллз?

Майкл намеревался провести в Палм-Спрингс еще три дня, но после той незаконченной теннисной партии заплатил по счету и помчался в Лос-Анджелес. Ни развевающихся плащей, ни взмыленных коней, лишь взятый напрокат «форд», верх которого откидывался нажатием кнопки. И ждала его не битва, а арендованная квартира на первом этаже с видом на плавательный бассейн.

Газонокосилка стрекотала буквально у самого окна, выходившего на маленькую лужайку. Майкл повернулся и посмотрел на газонокосилку и на садовника, маленького японца лет пятидесяти, согнутого, тощенького, потратившего лучшие годы своей жизни на уход за травой и цветочными клумбами других людей. Он, как автомат, следовал за газонокосилкой, худенькие ручки крепко сжимали рукоятки.

Майкл усмехнулся. Хорошенькое дело, просыпаешься на следующее утро после того, как японские самолеты разбомбили американский флот… и видишь японца, наступающего на тебя с газонокосилкой наперевес. Потом Майкл пригляделся к садовнику повнимательнее, и улыбка сползла с его лица. Садовник мрачно смотрел прямо перед собой, страдание исказило его черты, словно ему только что сообщили, что он болен тяжелой и неизлечимой болезнью. Майкл вспомнил, как неделю назад японец выкашивал ту же лужайку с радостной улыбкой на устах, он что-то напевал себе под нос, обрезая олеандровый куст под окном.

Майкл поднялся и подошел к окну, застегивая пижаму. Стояло ясное, золотое утро, воздух был напоен свежестью южнокалифорнийской зимы. Ярко зеленел газон, желтые и красные георгины, высаженные вдоль каменного бордюра, напоминали яркие пуговицы на зеленом сукне. Садовник отдавал предпочтение строгим прямым линиям, наверное, следуя только ему известной восточной традиции, и треугольные клумбы очень походили на пирамиды из шаров на бильярдном столе.

– Доброе утро, – поздоровался Майкл. Он не знал имени садовника. Вообще не знал японских имен. Кроме одного – Сессуи Хайякава, кинозвезда давно минувших дней. Интересно, что поделывал в это утро старина Сессуи Хайякава?

Садовник остановил газонокосилку и посмотрел на Майкла, приветствие которого вырвало его из глубокой задумчивости.

– Да, сэр. – Голос японца был бесстрастным, пронзительным, без единого намека на теплые чувства. Но в маленьких черных глазах, затерявшихся среди мелких коричневых морщинок, читались, как показалось Майклу, растерянность и мольба. И Майклу захотелось сказать что-то сочувственное, ободряющее этому трудолюбивому стареющему эмигранту, который внезапно, в одну ночь, очутился в стане врагов и на которого теперь возложат вину за вероломное нападение, совершенное за три тысячи миль от садика, где он поддерживал идеальный порядок.

– Плохо дело, да?

Садовник тупо таращился на Майкла, словно не понимая, о чем ему толкуют.

– Я про войну.

Японец пожал плечами: