Молодые львы

Майкл с удивлением вспоминал тот громадный муравейник, который он видел на пути к фронту, этот нескончаемый поток техники и людей, тысячи солдат, сотни офицеров, несчетное число джипов, грузовиков, железнодорожных вагонов, которые пребывали в непрерывном движении только для того, чтобы обеспечить всем необходимым немногочисленных, жалких, сонных, безмерно уставших солдат, защищающих этот забытый Богом кусочек фронта. В любом другом армейском подразделении, думал Майкл, вспоминая требование Грина прислать ему сорок человек пополнения, на каждое место было двое-трое желающих: на складах, в штабах, в подразделениях специальной службы, в госпиталях, в транспортных колоннах. И только здесь, в зоне непосредственного соприкосновения с противником, людей катастрофически не хватало. Только здесь, в эту мерзкую осеннюю погоду, в сырых, осыпающихся окопах возникало ощущение, что армию эту снаряжала обескровленная, истощенная, нищая страна. Ему вспомнились произнесенные много лет тому назад слова президента о том, что треть нации голодает, не имеет крыши над головой. Создавалось впечатление, что фронтовые части по какому-то капризу теории вероятности представляли собой именно эту треть…

Майкл услышал ревущий в темноте джип. На окнах для светомаскировки висели одеяла. Еще одно одеяло загораживало дверь. Оно откинулось, в комнату медленно вошел Ной, за ним – Беренсон. Дохнуло сырым ночным воздухом.

Беренсон закрыл за собой дверь. Ной тяжело привалился к стене. Капитан Грин испытующе посмотрел на него:

– Ну что? Ты видел его, Ной?

– Видел, – осипшим, усталым голосом ответил Ной.

– Где он?

– В полевом госпитале.

– Его не собираются отправлять в тыл? – спросил Грин.

– Нет, сэр. Его не собираются отправлять в тыл.

Беренсон, шумно топая, прошел в угол, достал из вещмешка сухой паек, с треском разорвал картон, потом обертку галет и начал есть. Жесткие галеты громко хрустели на его зубах.

– Он еще жив? – мягко спросил Грин.

– Да, сэр, он еще жив.

Грин вздохнул, понимая, что Ною не хочется продолжать этот разговор.

– Ладно. Ты уж так не переживай. Завтра утром я пошлю тебя и Уайтэкра во второй взвод. А пока постарайтесь выспаться.

– Слушаюсь, сэр. Большое вам спасибо за то, что разрешили воспользоваться джипом.

– Да ладно. – Грин склонился над донесением, которое отодвинул в сторону при появлении Ноя.

Ной оглядел комнату, затем резко повернулся и вышел в ночь. Майкл поднялся. После возвращения из госпиталя Ной не удостоил его даже взглядом. Последовав за Ноем, Майкл скорее почувствовал, чем разглядел его у стены дома. Одежда Ноя чуть шуршала под порывами ветра.

– Ной…

– Да? – Ровный, бесстрастный голос Ноя был начисто лишен эмоций. – Майкл…

Они помолчали, глядя на яркие вспышки на горизонте, где непрерывно грохотали орудия, словно торопясь наверстать упущенное за день.

– Выглядел он совершенно нормально, – наконец прошептал Ной. – Во всяком случае, лицо у него не изменилось. Кто-то побрил его сегодня утром, он попросил, чтобы его побрили. Джонни ранило в спину. Врач предупредил меня, что от него можно ждать чего угодно, но Джонни узнал меня, как только увидел. Он улыбался, потом заплакал… Он уже плакал один раз, ты знаешь, когда меня ранило…

– Знаю, – ответил Майкл. – Ты мне говорил.

– Джонни забросал меня вопросами. Как ко мне относились в госпитале, давали ли мне отпуск по ранению, побывал ли я в Париже, есть ли у меня новые фотографии моего сына. Я показал ему фотографию, которую Хоуп прислала мне месяц назад, ту, где малыш спит на лужайке, и Джонни сказал, что ребенок очень хороший, хотя совсем не похож на меня. Он сказал, что мать прислала ему письмо. Насчет аренды дома все обговорено, сорок долларов в месяц. И его мать узнала, где можно купить подержанный холодильник… Джонни мог двигать только головой, от плеч и ниже он был парализован.

Они опять помолчали, глядя на далекие вспышки, прислушиваясь к ноябрьскому ветру.

– Госпиталь переполнен. На соседней койке лежал младший лейтенант. Из Кентукки. Миной ему оторвало ступню. Он сказал, что очень доволен. Надоело ему первым высовываться из-за каждого холма во Франции и Германии с риском получить пулю в лоб.

Снова повисло молчание.

– За всю жизнь у меня было только два настоящих друга. Первый – Роджер Кэннон из Нью-Йорка. У него еще была любимая песенка: «Ты умеешь веселиться и любить. Можешь даже леденцами угостить. Ну а как же с деньгами, дружок? Если есть, то ложись под бочок»… – Ной переступил ногами в холодной грязи, с шуршанием потерся спиной о стену. – Его убили на Филиппинах. Второй мой друг – Джонни Бурнекер. У многих людей друзей десятки. Они легко их находят и больше не теряют. Не то что я. Это моя вина, и я это знаю. Нет во мне ничего привлекательного…

Вдалеке полыхнула вспышка, что-то загорелось, освещая темную местность. Странным и необычным казался этот яркий свет на передовой, где свои могли пристрелить тебя, если чиркнешь спичкой после наступления темноты, потому что тем самым ты указываешь врагу местоположение своей позиции.