Молодые львы

Оглядываясь назад, Майкл понимал, что именно о таких кошмарах рассказывают раненые психоаналитикам, работающим в госпиталях. Казалось, что такое просто не могло случиться с ним, мужчиной тридцати с лишним лет, который имел хорошо обставленную квартиру в Нью-Йорке, частенько обедал в отличных ресторанах, у которого в шкафу висело пять добротных твидовых костюмов, который неспешно ездил по Пятой авеню в автомобиле с откидным верхом, подставляя лицо яркому солнцу… Однако это случилось. И теперь не верилось, что он смог пережить весь этот ужас, когда заостренная стальная гусеница прокатилась в футе над его головой, – и не просто пережить, но и думать после этого о стейках, вине и Пятой авеню. Танк, прикативший по его душу к окопу, который он по настоянию Ноя углубил на два фута, похоже, разрушил последний мостик, связывавший его с гражданской жизнью. На том месте осталась пропасть, черная, глубокая пропасть, наполненная галлюцинациями. Оглядываясь назад, вспоминая, как неуклюже отступал танк, а вокруг разрывы снарядов вздымали фонтаны грязи, Майкл осознал, что именно в тот момент он стал настоящим солдатом. Прежде он был всего лишь человеком, надевшим военную форму, выполнявшим здесь временную обязанность.

«Звезды и полосы» подробно излагали события «Битвы за Арденнский выступ». Писали о том, сколько погибло солдат, какая угроза нависла над Льежем и Антверпеном, приводили примеры мужественного сопротивления, которое оказывала армия рвущемуся вперед противнику, критиковали Монтгомери, который в этот судьбоносный момент не столь прочно крепил англо-американскую дружбу, как четвертого июля, когда вручал Ною «Серебряную звезду»… «Битва за Арденнский выступ» принесла ее участникам по бронзовой звездочке, еще пять баллов на момент демобилизации. Но Майкл запомнил только Ноя, который стоял над ним и резким, неприятным голосом цедил: «Плевать мне на твою усталость, углуби окоп еще на два фута», – да еще вращающиеся, грохочущие гусеницы танка над засыпанной землей каской.

Майкл взглянул на Ноя. Тот спал, привалившись спиной к каменной стене. Во сне лицо его становилось совсем юным. Редкая белокурая бородка не шла ни в какое сравнение с черной щетиной, которая так и перла из щек и подбородка Майкла. С ней Майкл напоминал бродягу, идущего из Ванкувера в Майами. Глаза Ноя, обычно темные, мрачные, глаза человека, много повидавшего и еще больше пережившего, теперь были закрыты. И Майкл впервые заметил, какие у его друга длинные, загнутые кверху, светлые на кончиках ресницы, придающие нежность верхней части лица. В Майкле поднялась волна благодарности и жалости к этому спящему парню, закутанному в тяжелую, грязную шинель, чуть касающемуся затянутыми в шерстяную перчатку пальцами ствола винтовки… Глядя на него, Майкл понял, чего стоило этому хрупкому юноше сохранять спокойную уверенность, принимать умные, рискованные, но зачастую единственно верные солдатские решения, воевать упорно и осторожно и, не выходя за рамки уставов, оставаться живым, в то время как смерть так и косила окружавших его людей. Светлые кончики ресниц чуть дрогнули на разбитом кулаками лице, и Майкл подумал о тех днях или ночах, когда жена Ноя с нежностью и, возможно, с удивлением смотрела на эти девичьи ресницы. Сколько ему лет? Двадцать два, двадцать четыре? Муж, отец, солдат… Два друга, оба убиты… А ведь Ной нуждался в друзьях, как другие нуждаются в воздухе, поэтому он, несмотря на угрозу собственной жизни, принял участие в судьбе неумелого, стареющего солдата по фамилии Уайтэкр, который, будь он предоставлен самому себе, по разгильдяйству или недомыслию обязательно наступил бы на мину или высунулся из-за холма, став отличной мишенью для снайпера. А из-за собственной лени его точно расплющил бы танк… «Стейки и красное калифорнийское вино на другой стороне пропасти, заполненной галлюцинациями, в первый вечер дома, за мой счет… Это невозможно, но так должно быть». Майкл закрыл глаза, чувствуя на себе огромную, давящую ответственность.

От печной трубы, где играли в кости, доносились голоса.

– Ставлю тысячу франков. На девять…

Майкл открыл глаза, тихонько поднялся, взял карабин и подошел к играющим.

Кости бросал Пфайфер, и дела у него шли неплохо. В руке он держал пачку смятых банкнот. Лейтенант из службы снабжения наблюдал, сержанты играли. На лейтенанте была прекрасная светлая офицерская шинель. Майкл видел точно такую же в витрине универмага «Аберкромби и Фитч», когда в последний раз приезжал в Нью-Йорк. Все трое носили сапоги парашютистов, хотя не вызывало сомнений, что прыгали они разве что с высокого стула у стойки бара. В сравнении с этими крупными, высокими парнями, чисто выбритыми, хорошо одетыми, свежими, отдохнувшими, их партнеры по игре, бородатые пехотинцы, напоминали представителей низшей расы, далекой от благ цивилизации.