Молодые львы

Майкл вспомнил двух солдат, которые в полной выкладке маршировали взад-вперед перед канцелярией роты в Форт-Диксе, расплачиваясь за то, что решили попить пивка в Трентоне. В армии идет непрерывная борьба, думал он, загнанные в клетку животные пытаются вырваться на свободу хоть на час, хоть на день, ради кружки пива, ради девушки, а их за это наказывают по полной программе.

– Начальство здесь очень снисходительное, – продолжал сержант. – За самоволку не отдают под трибунал, как в Штатах. И в личном деле не появляется никаких записей. Ничто не помешает вам демобилизоваться с полагающимися привилегиями, если, конечно, вы до этого доживете. У нас другие методы. Если мы вас ловим, то прежде всего заглядываем в заявки на пополнение и говорим: «Ага, в этом месяце самые большие потери в Двадцать девятой дивизии». Тогда я лично готовлю приказ и направляю вас именно в эту часть.

– А ведь этот сукин сын – перуанец, – послышался шепот за спиной Майкла. – Я слышал о нем. Ведь он даже не гражданин Соединенных Штатов, а позволяет себе так разговаривать с нами.

Майкл с любопытством всмотрелся в сержанта. Действительно, смуглый, похож на иностранца. Раньше Майклу не доводилось видеть перуанцев, и на мгновение его позабавила мысль, что он стоит сейчас под французским дождем и выслушивает лекцию перуанского старшего сержанта, который раньше танцевал в кордебалете. Неисповедимы пути твои, демократия, одобрительно подумал он.

– Я давно работаю с пополнением, – вещал сержант. – Через этот лагерь на моих глазах прошли пятьдесят, а то и семьдесят тысяч солдат, поэтому я знаю, какие мысли бродят сейчас в ваших головах. Вы начитались газет, наслушались речей, вас все называют не иначе как «наши храбрецы, наши герои в хаки», вот у вас и создалось ощущение, что раз уж вы герои, то и вести себя вам можно как заблагорассудится: удирать в самоволку в Париж, напиваться, цеплять триппер от французской проститутки, которую вы снимаете за пятьсот франков у клуба Красного Креста. Вот что я вам скажу, парни. Забудьте про газеты. Они для штатских, а не для вас. Они для тех, кто зарабатывает по четыре доллара в час на авиастроительных заводах, для бойцов противовоздушной обороны где-нибудь в Миннеаполисе, которые заступают на вахту с бутылкой «будвайзера» в кармане и с женой какого-нибудь пехотинца под мышкой. Вы не герои, парни. Вы отбросы. Отбросы. Вот почему вы здесь. Вы никому не нужны. Вы не умеете печатать на машинке, не можете починить радиоприемник, не способны сложить в столбик три числа. Вас никто не захочет держать в конторе, для вас не найдется работы в Штатах. Вы изгои армии, а я тот, кто это знает. Я не читаю газет. В Вашингтоне вздохнули с облегчением, загрузив вас на пароход, и там никому нет дела, вернетесь вы обратно или нет. Вы – пополнение. А в армии пополнение стоит на самой нижней ступеньке, если не считать следующее пополнение. Каждый день хоронят тысячу таких, как вы, а такие, как я, которые никогда не ходили в изгоях, просматривают списки и посылают на фронт очередную тысячу, отобранную из вас. Вот так обстоят дела в этом лагере, парни, и я говорю все это для вашей же пользы, чтобы вы знали, на каком вы свете. Сегодня в лагере много новичков, на губах у которых еще не обсохло пиво, выпитое в Америке, и я хочу расставить точки над i. Если кому-то не терпится попасть в Париж, забудьте об этом. Возвращайтесь в свои палатки, почистите ружья и напишите родственникам о своей последней воле. Повторяю, о Париже забудьте. Побываете там году в пятидесятом. Может, тогда туда будут пускать всех подряд.

Солдаты стояли в мрачном молчании. Сержант остановился. Его тонкие губы изогнулись в зловещей усмешке.

– Спасибо, парни, что у вас хватило терпения выслушать меня. Теперь вы знаете, на каком вы свете. Р-разойдись!

И сержант пружинистым шагом двинулся по ротной линейке, не обращая внимания на расходящихся солдат.

– Я напишу об этом моей матери, – кипятился Спеер. Они с Майклом шли к палатке за котелками. – Она знает сенатора от Массачусетса.

– И правильно, – поддакнул Майкл. – Обязательно напиши.

– Уайтэкр…

Майкл обернулся и увидел маленькую, смутно знакомую фигурку, утопающую в большом, не по росту дождевике. Майкл шагнул на голос. В сгустившихся сумерках он разглядел сломанный нос, рассеченную бровь, широкий рот, полные, чуть улыбающиеся губы.

– Аккерман!

Они крепко пожали друг другу руки.

– Я и не знал, вспомнишь ли ты меня. – Ровный и низкий голос Ноя звучал не так, как запомнилось Майклу. Раньше этот голос принадлежал юноше, теперь – много повидавшему мужчине. Лицо Ноя заметно похудело, на него легла печать умиротворенности, свойственной зрелым людям, уже неподвластным импульсивным порывам молодости.

– Господи! – В голосе Майкла звучала искренняя радость. Встретить в серой солдатской массе знакомого человека, с которым даже дружил, – все равно что в толпе врагов внезапно обрести надежного союзника.

– Идешь в столовую? – спросил Аккерман. Котелок он держал в левой руке.