Молодые львы

– В Управлении гражданской администрации? – удивленно переспросил Кренек. – Как ты мог получить там «Пурпурное сердце»?

– В Париже угодил под такси. Отделался переломом левой ноги.

– В Первой дивизии «Пурпурное сердце» за такое не дают! – гордо воскликнул Кренек.

– Я лежал в палате с двадцатью другими парнями, – пояснил Майкл. – Однажды приехал какой-то полковник и вручил всем по медали.

– Между прочим, пять баллов[90], – заметил Кренек. – Ты еще поблагодаришь Бога за сломанную ногу.

– Святый Боже, – покачал головой Спеер. – Что же это за порядки – направлять в пехоту человека со сломанной ногой!

– Она уже не сломана, – ответил Майкл. – Она действует. Может, внешне выглядит и не очень, но врачи гарантируют, что служить она мне будет как и прежде, особенно в сухую погоду.

– А почему тебя вновь не отправили в Управление гражданской администрации? – спросил Спеер.

– От сержанта и ниже в те же части не посылают, – пояснил Кренек. – Сержанты и нижние чины – расходный материал, взаимозаменяемые части.

– Спасибо, Кренек, – усмехнулся Майкл. – За последние девять месяцев никто не давал мне более лестной характеристики.

– Какой у тебя номер армейской специальности? – спросил Кренек.

– Семьсот сорок пять, – ответил Майкл.

– Семьсот сорок пять. Стрелок-пехотинец. Хорошая специальность. Взаимозаменяемая деталь. Мы все взаимозаменяемые детали.

Майкл видел, как кривится в гримасе отвращения красивый мягкий рот Спеера. Ему определенно не нравилось сравнение со взаимозаменяемой деталью. Годы, проведенные среди гувернанток и в гарвардских аудиториях, убедили его в собственной уникальности.

– Должны же быть дивизии, в которых новобранцам служится лучше, чем в других, – настаивал Спеер, озабоченный своим будущим.

– Убить могут в любой дивизии американской армии, – рассудительно ответил Кренек.

– Я хочу сказать, ведь есть же дивизии, где к новобранцу относятся как к человеку, а не сразу втаптывают в дерьмо.

– Должно быть, этих глупостей ты набрался в Гарварде, приятель, – усмехнулся Кренек. – Наверное, там тебя баловали всякими сказочками о прелестях армейской службы.

– Пэпага! – Спеер повернулся к другому солдату, который молча лежал на койке, уставившись на провисший сырой брезент над головой. – Пэпага, в какой ты служил дивизии?

Пэпага не повернул головы, продолжая разглядывать брезент.

– Я служил в зенитной артиллерии, – вяло ответил он.

Пэпага, толстяк лет тридцати пяти с изрытым оспинами лицом и длинными сухими черными волосами, целые дни проводил на койке. Майкл замечал, что частенько он даже не ходил в столовую. На рукавах его одежды остались следы сорванных сержантских нашивок. Пэпага никогда не участвовал в разговорах, которые вели в палатке другие солдаты, а его нежелание есть и понижение в должности окутывали Пэпагу ореолом загадочности.

– Зенитная артиллерия, – со знанием дела кивнул Кренек. – Неплохая служба.

– А почему ты здесь? – пожелал знать Спеер. В эту сырую ноябрьскую погоду, когда в воздухе носился запах бойни, Спеер тянулся к окружавшим его ветеранам, надеясь, что те хоть как-то успокоят его.

– Однажды, – Пэпага все смотрел в потолок, – я сбил три наших П-47.

В палатке повисла тишина. Майклу очень хотелось, чтобы Пэпага на том и закончил.

– Я был в расчете 40-миллиметрового орудия, – ровным, бесстрастным голосом продолжал Пэпага. – Наша батарея охраняла взлетно-посадочную полосу, на которой базировались П-47. Уже начало темнеть, а немцы имели привычку атаковать аэродром именно в это время суток. За два месяца у меня не было ни одного дня отдыха, мне ни разу не удалось выспаться, и тут еще я получил письмо от жены, в котором она написала, что у нее будет ребенок, хотя я уехал из дома два года назад…

Майкл закрыл глаза, все еще надеясь, что Пэпага на этом и закончит. Но видимо, многодневное молчание тяжелым камнем лежало на душе Пэпаги, и, начав говорить, он уже не мог остановиться.