Молодые львы

– Генерал, – чеканил первый корреспондент, – я вышел к реке. Какие будут приказания?

– Форсируйте эту чертову реку.

– Не могу, сэр. На другом берегу восемь бронетанковых дивизий.

– Отстраняю вас от командования. Если вы не можете форсировать реку, я найду того, кто сможет.

– Откуда ты родом, дружище? – спросил первый корреспондент.

– Из Ист-Сент-Луиса.

– Дай руку!

Они обменялись крепким рукопожатием.

– Освобождаю тебя от командования, – изрек второй корреспондент.

Оба осушили бокалы и все с тем же серьезным видом уставились на танцующих.

– Вы и представить себе не можете, какие славные это были денечки, – говорил французский пилот, который совершил три боевых вылета в составе Королевского воздушного флота, а теперь прибыл в Париж для осуществления взаимодействия со 2-й французской бронетанковой дивизией. Речь шла о 1928 годе, когда француз стажировался в одной брокерской конторе на Уолл-стрит и жил в Нью-Йорке. – Я снимал квартиру на Парк-авеню. – Пилот блаженно улыбнулся. – По четвергам приглашал своих друзей на коктейль. Я предъявлял к ним только одно требование: каждый должен приводить девушку, которая еще не бывала у меня. Господи, да в моей квартире перебывали сотни девушек. – Он покачал головой, вспоминая счастливую, беззаботную молодость. – А потом поздним вечером мы ехали в Гарлем. Эти негритянки, эта музыка! Вспомнишь – душа замирает! – Он осушил девятый бокал шампанского и лучезарно улыбнулся Майклу. – Я знал Сто тридцать пятую улицу лучше, чем Вандомскую площадь. После войны обязательно вернусь в Нью-Йорк. Может, даже сниму себе квартиру на Сто тридцать пятой улице.

Негритянка в черной кружевной шали поднялась из-за другого столика, подошла к ним, поцеловала пилота.

– Мой дорогой лейтенант! До чего же приятно видеть французского офицера.

Пилот встал, поклонился, спросил негритянку, не желает ли та потанцевать. Дама с готовностью устремилась в его объятия, и парочка направилась к танцплощадке. Оркестр играл румбу, и пилот, стройный и элегантный в своей новенькой синей форме, танцевал, как кубинец, покачивая корпусом, лицо его было серьезным, вдохновенным.

– Уайтэкр, – обратился к Майклу Павон, – ты будешь полным идиотом, если когда-нибудь уедешь из этого города.

– Полностью с вами согласен, полковник. По окончании войны я попрошу демобилизовать меня прямо на Елисейских полях. – В тот момент Майкл не кривил душой. Еще в потоке грузовиков, увидев над крышами шпиль Эйфелевой башни, он осознал, что наконец-то приехал в родной дом. А потом, в водовороте поцелуев, рукопожатий, приветственных криков, жадно читал названия, которые еще с юношеских лет запали в память: улица Риволи, площадь Оперы, бульвар Капуцинов. Он буквально чувствовал, как его покидают отчаяние, чувство вины. Даже внезапно вспыхивающая пальба в парках, среди монументов, когда оставшиеся в городе немцы спешили израсходовать последние патроны, прежде чем сдаться в плен, не портила впечатления от знакомства с древним городом. И пролитая на улицах кровь, и раненые и убитые, которых торопливо уносили на носилках санитарки Сопротивления, лишь добавляли необходимого драматизма, оттеняя величие свершившегося события – освобождения столицы Франции.

Майкл прекрасно понимал, что ему никогда не удастся вспомнить, как это было на самом деле. Он будет помнить лишь море поцелуев, губную помаду на кителе, объятия, ощущение, что ты могучий, неуязвимый, желанный…

– Эй, вы! – рявкнул первый корреспондент.

– Да, сэр, – ответил второй.

– Где находится штаб Второй танковой дивизии?

– Не знаю, сэр. Я только что прибыл из Кэмп-Шанкса.

– Отстраняю вас от командования.

– Слушаюсь, сэр.

Они осушили еще по бокалу.

– Помнится, – повернулся к Майклу Акерн, – при нашей последней встрече я спрашивал тебя о природе страха.

– Да. – Майкл дружелюбно смотрел на обгоревшее под солнцем лицо, серьезные серые глаза. – Спрашивал. Почем нынче страх на издательском рынке?

– Я решил об этом не писать, – сообщил Акерн. – Эта тема изъезжена вдоль и поперек. Тут потрудились и писатели, пришедшие в литературу после предыдущей войны, и психоаналитики. Страх стал респектабельным, о нем не говорит и не пишет только ленивый. Но так к нему относятся только штатские, потому что солдат он волнует куда меньше, хотя писатели и пытаются убедить нас в обратном. Короче, сама идея о том, что война невыносима для человека, в корне неверна. Я внимательно наблюдаю за происходящим, стараюсь не упустить ни одной мелочи. Война – это наслаждение, она приносит радость практически каждому ее участнику. Это нормально и естественно. Что больше всего поразило тебя за последний месяц во Франции?

– Ну, – Майкл задумался, – полагаю…

– Веселье, – прервал его Акерн. – Безумное ощущение ни на секунду не затихающего празднества. Преследуя вражескую армию, мы триста миль неслись на приливной волне смеха. Я хочу написать об этом статью в «Коллиерс».

– Это хорошо, – кивнул Майкл. – С нетерпением буду ждать публикации.