Молодые львы

То был звездный миг короля, и чувствовалось, что артист поработал над этим эпизодом. Еще бы, сцена была в полном его распоряжении, и ему предстояло произнести длинный, звучный монолог. Играл он блестяще. Мятущийся, страдающий, интеллигентный, проклятый за содеянное, он полностью захватил внимание зала, тогда как Гамлет еще томился за кулисами, гадая, убивать ему короля или нет.

Грохот орудий неумолимо приближался к театру. Уже слышался вой моторов немецких самолетов, проносящихся над золоченым куполом. Громче и громче говорил король, донося до зрителей английскую речь трехсотлетней давности, бросая вызов бомбам, моторам, зениткам. Зал замер. Зрители вслушивались в монолог с такими вниманием и любопытством, словно сидели в «Глобусе» на первой постановке новой трагедии Шекспира.

– В испорченном житье на этом свете, – кричал король, – Горсть золота в преступника руке Искупит казнь; постыдною ценою Закона власть нередко подкупали. Но там не так! Обман там не поможет…

Тут заговорила зенитная батарея, расположенная у задней стены театра, где-то неподалеку взорвались две бомбы. Здание содрогнулось.

– …Деянья там в их настоящем виде… – громко произнес актер, ни на секунду не забывая, что он на сцене: руки грациозно двигались, говорить он старался с расстановкой, укладывая фразы между выстрелами зениток. – …И сами мы должны… – Король прибавил темпа, воспользовавшись коротким затишьем: должно быть, зенитчики перезаряжали орудия. – Разоблачать Своих грехов преступную природу… – Но тут где-то рядом заревели реактивные установки, жуткий посвист которых напоминал звук падающих бомб, и король замолчал, прохаживаясь по сцене, дожидаясь следующего затишья. Дождался.

– Итак, что остается мне? Подумать, Раскаянье что может совершить?

Тут его голос потонул в страшном грохоте, а театр вновь затрясло.

Бедняга, думал Майкл, вспоминая премьеры, на которых ему довелось присутствовать; бедняга, такая роль, возможно, она – венец его карьеры после долгих лет ожидания. Как он, должно быть, ненавидит немцев!

– …О горе мне! – выплыло из треска и рева. – О грудь, чернее смерти!

Самолеты пронеслись над головой. Зенитная батарея у театра послала в раскалывающееся от грохота небо последний стальной привет. Эстафету перехватили другие зенитные батареи, в Хэмпстеде. На фоне удаляющейся стрельбы, теперь уже напоминавшей барабанную дробь на происходящих на соседней улице генеральских похоронах, король продолжил, медленно, сдержанно, с величием, доступным только актеру.

– Душа в борьбе за светлую свободу Еще тесней закована в цепях. Спасите, ангелы! – декламировал он в блаженной тишине. – Колени, гнитесь! Стальная грудь, смягчись, как грудь ребенка! Быть может, вновь все будет хорошо!

Он преклонил колени перед алтарем, и появился Гамлет, изящный и мрачный, затянутый в черное трико. Майкл снова огляделся. Спокойные лица, взгляды, устремленные на сцену. И пожилые леди, и военные сидели не шевелясь.

«Я вас люблю, – хотелось крикнуть Майклу, – я вас всех люблю! Вы самые лучшие, самые храбрые и самые глупые люди на земле, и за вас я с радостью отдам жизнь».

Слезы покатились по щекам Майкла, когда он вновь взглянул на сцену, где Гамлет, раздираемый сомнениями, убирал меч в ножны, не желая убивать своего дядю во время молитвы.

Где-то далеко одинокая зенитка отсалютовала затихающему небу. Наверное, решил Майкл, одна из женских батарей, припозднившаяся, но по-женски желающая показать свою решительность.

Лондон горел, когда Майкл вышел из театра и направился к Гайд-парку. Небо мерцало, тут и там в низких облаках отражалось оранжевое зарево пожаров. Гамлет уже умер. Вот сердце благородное угасло! – уже воскликнул Горацио. – Покойной ночи, милый принц! Спи мирно Под светлых ангелов небесный хор! – произнес Горацио свои последние слова о делах бесчеловечных и кровавых, случайных карах, негаданных убийствах.

Занавес медленно опускался, и на сцену несли цветы для Офелии и других артистов, а в этот момент последние подбитые немецкие самолеты падали над Дувром и последние англичане – жертвы бомбардировки умирали в своих пылающих домах.

На Пиккадилли батальоны проституток подсвечивали фонариками лица проходящих мужчин и, хрипло смеясь, зазывали: «Эй, янки, два фунта, янки».

Майкл, медленно пробираясь сквозь толпу проституток, солдат, военных полицейских, думал о Гамлете, обратившемся к Фортинбрасу и его людям со словами: