Молодые львы

– Хорошо, – прохрипел Ной. – Я рад.

– Послушай, – с ангельским терпением продолжал Файн. – Я старше тебя и по натуре человек мирный. Я буду убивать немцев, если меня об этом попросят, но я хочу жить в мире с теми, кто служит со мной в одной армии. Для еврея благо – оглохнуть на одно ухо. Когда эти мерзавцы начинают рассуждать о евреях, достаточно повернуться к ним ухом, которое ничего не слышит… Не трогай их – и скорее всего они не тронут тебя. Послушай, война когда-нибудь закончится, и тогда ты сам будешь подбирать себе компанию. А сейчас государство требует, чтобы ты жил под одной крышей с этими паршивыми куклуксклановцами. И ничего с этим не поделаешь. Послушай, сынок, если бы все евреи были такими, как ты, их бы уничтожили две тысячи лет назад…

– Хорошо, – прохрипел Ной.

– Ну что тут скажешь? – Файн в отчаянии махнул рукой. – Может, они правы и ты действительно рехнулся. Послушай, я вешу двести фунтов и могу одной рукой положить любого в нашей роте. Но ты ни разу не видел, чтобы я дрался, не так ли? Я не дрался с тех пор, как надел форму. Я человек практичный!

Ной вздохнул:

– Пациент устал, Файн. У него нет сил слушать советы практичного человека.

Файн мрачно смотрел на него, стараясь найти хоть какой-то выход.

– Я вот все пытаюсь ответить на вопрос: а чего ты, собственно, добиваешься? Чего ты хочешь?

Ной усмехнулся, пересиливая боль.

– Я хочу, чтобы не трогали всех евреев, а не только тех, кто весит двести фунтов.

– Ничего у тебя не выйдет, – покачал головой Файн. – Да ладно, дело твое. Хочешь драться – дерись. По правде говоря, этих недоумков с Юга, которые впервые надели ботинки в армии, я понимаю лучше, чем тебя. – Он решительно надел фуражку. – Люди маленького росточка – это какая-то особая порода. Никак не возьму в толк, чего они добиваются.

И Файн вышел, каждой мышцей широченных плеч, мощной шеей, пулеобразной головой, всем своим видом показывая, что он полностью разочаровался в лежащем на больничной койке, крепко избитом парне, с которым по прихоти судьбы и по решению призывной комиссии пересекся его жизненный путь.

Шел последний бой, и останься Ной на земле, все бы на этом и закончилось. Сквозь кровавый туман он всмотрелся в стоящего над ним Брайслфорда, одетого в брюки и майку. Брайслфорд вроде бы качался на фоне слившихся в один круг зрительских лиц и серого неба. Уже второй раз Брайслфорд сшиб Ноя с ног. Но и у него самого заплыл один глаз, а после удара в живот Брайслфорд жалобно вскрикнул от боли. Если Ной не поднимется, если еще пять секунд простоит на одном колене, тряся головой в надежде, что она прояснится, все закончится. Десять боев уйдут в прошлое вместе с долгими днями в лазарете, нервной рвотой в дни поединка, гулом крови в ушах, когда ему приходилось вставать и вновь видеть перед собой эти самоуверенные, ненавистные лица и всесокрушающие кулаки.

Еще пять секунд, и он все докажет. Все, что хотел, пусть и далось это дорогой ценой. Им придется признать, что победу в конечном счете одержал он. Но нет, девять раз он действительно не мог встать, а сейчас просто уходил от драки. Душа же одерживала победу лишь в том случае, когда проходила полный круг мук и боли. Даже эти невежественные, грубые мужланы, с которыми сейчас он марширует по пыльным дорогам Флориды, а потом пойдет по другим дорогам, поливаемым свинцовым дождем, должны осознать, что он продемонстрировал волю и мужество, на которые способны только лучшие из них…

Все, что от него требуется, – остаться на одном колене.

Ной встал.

Он поднял руки, ожидая атаки Брайслфорда. Медленно, медленно начали проясняться черты его лица. Бледного, в красных потеках, очень нервного. Ной в несколько шагов преодолел разделявшую их полоску травы и ударил по этому бледному лицу изо всей силы. Брайслфорд упал. Ной тупо уставился на распростертое у его ног тело. Брайслфорд тяжело дышал, хватаясь руками за траву.

– Поднимайся, трусливый подонок! – крикнул кто-то из зрителей.

Ной моргнул. Впервые на импровизированном ринге честили не его, а кого-то еще.

Брайслфорд поднялся. В отличие от остальных противников Ноя большая часть его массы приходилась не на мышцы, а на жир. Служил он писарем и всеми способами отлынивал как от тяжелой работы, так и от физических упражнений. Дыхание со свистом вырывалось из его груди. Когда Ной двинулся на него, на лице Брайслфорда отразился ужас. Поднятые руки дрожали.

– Нет, нет… – шептал он.

Ной остановился, посмотрел на него, покачал головой и шагнул вперед. Оба ударили одновременно, и Ной оказался на земле. Все-таки массой Брайслфорд значительно превосходил его, да и удар пришелся в висок. Ною удалось сесть. Ноги не желали слушаться, он глубоко вдохнул, снизу вверх посмотрел на Брайслфорда.

Писарь стоял над ним, выставив вперед сжатые в кулаки руки, и, тяжело дыша, шептал: «Пожалуйста, пожалуйста…» Сидя на земле, ощущая стук крови в ушах, Ной усмехнулся, потому что знал, что означают эти слова: Брайслфорд молил Ноя остаться на траве, не вставать.