Молодые люди

Марии больше нет… Наташа отыграла последние такты своей роли. Спектакль еще продолжается. Но Сатрап, Юрий Михайлович, уже поднялся со своего кресла и бесшумно выходит. За ним покинули ложу еще несколько артистов, среди них и Румянцев.

В маленькой комнатке позади артистической ложи Юрий Михайлович поздравляет Румянцева:

— Это и ваш успех, Александр Леонидович!

Румянцев, вопросительно приподняв брови, ждет объяснений. Тогда Сатрап с легкой улыбкой прибавляет:

— Полина Ивановна открыла мне вашу тайну: вы автор всех коррективов в ролях Марии и Гирея. Что ж… Много тонких, хорошо найденных и выразительно показанных подробностей…

— Да, я действительно позволил себе… Но… — Румянцев решительно не знает, как принять эту похвалу худрука. — Пожалуй, приходится согласиться… — неловко бормочет он. — К сожалению, я отступил при первых и, вероятно, естественных неудачах Субботиной… Отличная получилась Мария. Поздравляю и я вас, Юрий Михайлович.

Сказав все это, он поспешил уйти.

В служебной гардеробной, уже застегивая пряжку пояса на своей нарядной, светло-желтой шубе, Румянцев вдруг снова разоблачился, поспешно отдал обратно гардеробщику верхнюю одежду, торопливо вернулся в театр, прошел на сцену. Он сам не знал — зачем. То ли он жестоко досадовал, что всеми его творческими находками воспользовался другой Гирей… Какого черта, в самом деле!.. Он сейчас выскажет Полине Ивановне все, что думает поэтому поводу… То ли его мучает стыд за все, что было у него с Наташей Субботиной… Он поздравит ее и признается, как глубоко сожалеет, что в ее дебютном спектакле Гиреем был не он, а Лебедев…

Спектакль уже окончился. Вновь и вновь выбегают на вызовы публики Мария, Зарема, Гирей. За кулисами стоит вместе с другими артистами Румянцев. Здесь и Полина Ивановна Суханова. Но он ничего не сказал ей.

Слышны крики из зала: «Субботина!.. Субботина!.. Лебедев!.. Субботина!»

И опять, нащупывая складки тяжелого занавеса, выбегают к невидимой теперь из-за кулис рампе Мария и Гирей.

Аплодисменты и крики постепенно стихают. Рабочие начинают разбирать декорации. Вот Наташа идет медленно через сцену, вдруг усталая, обессиленная. Примериваясь к направлению ее шагов, Румянцев переходит к третьей кулисе, чтобы перехватить ее в пути. На лице у нее слабая, блаженная, забывшаяся улыбка. «Наташа!» — зовет он. Она не слышит. «Наташа!» — громче повторяет он. Она как будто очнулась, смотрит на него с удивлением — и бежит прочь, бежит мимо него, на площадку кулис и дальше, дальше, вверх по узеньким железным ступенькам лестницы…

12. Поединок

Шел апрель, а «дело четверки» все откладывалось. Не только партийные организации университета, но и райком, и даже МК партии запрашивали об этом деле, озабоченно вникали в общие умонастроения студенческой молодежи. Словосочетание «Нюмбо-юмбо», некогда возникшее в маленькой группе близко связанных между собою товарищей, распространялось все шире, вышло за пределы университета.

Материалы по делу о четверке с биофака приводили в связь с некоторыми тревожными происшествиями на других факультетах.

Несмотря на все это, парторганизация сдерживала комсомол от порывистых и чересчур радикальных действий. Толе Скворцову и его товарищам по комсомолу рекомендовали сдержанность, осмотрительность, осторожность: легче легкого — собраться и «проработать» четверку изобличенных, всыпать им по заслугам и разойтись. Не кары, не наказания разных степеней заботили старших, умудренных опытом товарищей, а способы и средства перевоспитания, главным образом терпеливого убеждения и сложного обращения той части молодых сил, что отбилась в сторону. Коммунисты наставляли комсомол, что не в формальных «оргвыводах» должна заключаться главная задача, а в создании такого умонастроения студенческой среды, такого общественного мнения, чтобы «нюмбо-юмбо» — это демонстративное уклонение в варварство, это трусливое бегство от высокой и трудной жизни в облегченное и низменное существование — стало предметом общего посмешища.

Так говорили и настаивали коммунисты, и это потребовало от Толи и его товарищей по комсомолу дополнительной, сложной и долгой подготовки к собранию.

Обнажившаяся всюду земля тепло дышала. В игре света и теней, в едва уловимых запахах, в маслянистом сверкании под солнцем еще голых, распростертых ветвей угадывались незримые, но уже готовые к бурному движению весенние соки природы.

Вероника до сих пор все еще не осуществила своего намерения — встретиться с особой целью еще раз с Ивановским. А хотелось, очень хотелось.

Однажды, по окончании занятий, она задержалась возле цветочного киоска, соблазнившись первыми, доставленными с юга, цветами. Прикрепляя английской булавкой к лацкану весеннего пальто маленькую веточку мимозы, она беспричинно улыбалась, оглядывая мимо идущих товарищей, прислушиваясь к особенному, чистому и звонкому звучанию голосов, смеха, ей казалось, свойственному людям лишь в самые ранние, самые первые дни весны.

Среди других студентов мимо Вероники прошли Ивановский и Бочарова. Сама не зная, почему и зачем, она вдруг окликнула:

— Олег!