— Мы с тобой мальчишками, совсем еще желторотыми школьниками, — напомнил он, — однажды зимой на набережной… Мы тогда на снежный парапет свои портфели положили и прижимались к портфелям грудью… И хвастали своими детскими тайнами. Я — про Наташу, про то, как познакомился с нею в пионерском лагере; ты — про своего отчима, о том, как он таскал тебя по пьянкам, чтоб ты на аккордеоне за деньги играл… Да как же ты… — внезапно поднялся он со строго сдвинутыми бровями, — какой ты мне после этого друг? — И тут же, свалившись обратно на стул, откинувшись на спинку его, захохотал так безудержно и громко, что Толя поспешил закрыть плотнее дверь из кухни. — Вот это новость так новость!.. Ах, черт тебя подери совсем, Толька… Погоди!.. Погоди!.. — И опять он хохотал. — Ну, а если бы я не показал карточки Лиды, ты, значит, так и смолчал бы, скрыл от меня?.. Ну и трус ты, оказывается!..
За открытым окном давно уже стучали молотками плотники на строящемся неподалеку двенадцатиэтажном доме, стрижи отлетали за ранним завтраком и попрятались, из ближайших дворов уже слышались буйные крики детворы, начинавшей свои летние игры в футбол с консервной жестянкой вместо мяча или пускавшейся в нескончаемые гонки на крошечных велосипедиках вокруг дворовой трансформаторной будки.
А карточка с изображением молодой черноволосой девушки в лыжном костюме по-прежнему лежала на столе. Прикосновения к ней или даже одного взгляда на нее издали было достаточно, чтобы вновь и вновь возникали в памяти обоих друзей простые и чудесные подробности, воскресала прелесть тех неоценимых, светлейших минут, какими без счета одаривает жизнь молодое и чистое чувство.