Мокрая вода

В углу вестибюля станции спали собаки – словно старые, пыльные шубы, небрежно брошенные в угол. Приехавшая псина осклабила жёлтые клыки. Чёрный хвост завернула между задними лапами, башку опустила, принизилась.

Человеку труднее выражать свои эмоции – у него давно отпал хвост.

Группа гастарбайтеров скучковалась у схемы. Изучают долго, в упор, шевелят губами.

– Таганка ердырлык чиггарлик мерденик гырдымкардар? Курская тандрыг нурлык?

– Яхши! – кивают головами, соглашаются, но упорно продолжают смотреть на схему.

Станция «Царицыно». Было – «Ленино».

Дымные нахлобучки фабричных труб, шестерёнки, блюминги, колосья, трактора.

Серп и молот. «Вся власть Советам!» Мрамор – цвета запёкшейся крови, с прожилками.

Не тревожит мрамор, не будоражат память погибшие революционеры.

Вывеску поменять просто. Труднее вымести событие из сознания. Несёт река времени песчинки, падают они на дно. И вот уже скрылось событие, не стало живых носителей памяти о нём. Бывшая жена на огороде у бабушки нашла медаль за севастопольскую кампанию 1853-1856 годов. На обратной стороне – «На тя господи уповахом, да не постыдимся во веки». Не просто было медаль заработать, на подвиг пойти, а вот – валяется на земле!

Занялась «заря» в тоннеле, выскочил поезд. Белые «лампасы» разъехались в стороны, спрятались. Пёс-путешественник с достоинством вошёл, улёгся по центру прохода, башку на лапы положил, глаза прикрыл. Профессор, а не собака!

«Осторожно, двери закрываются».

Электричка, словно купальщик по отлогому берегу, въехала на мост через Москву-реку. Из приоткрытого окна запорошило мелким снежком. Барбос вздохнул.

Переглянулись. Он башкой покивал. Поздоровался. Чёрный, лохматый. Шерсть свалялась на боках колтунами. Глаза тёмные, выразительные грустные. Ошейник не новый, но приличный – кожаный, потёрт в меру. Из прошлой, за хозяином – жизни?

– Куда путь держим?

– До «Павелецкой».

– Далековато.

– Там народу много – легче прокормиться. На ночь сюда возвращаюсь, к таджикам в подвал. Спокойно тут – район спальный. А объедать их не хочется. Они добрые.

Глуповатые, конечно, как птицы. Любят канавы копать. Двор мести.

– А с бомжиками? Не пробовал? Спи себе в картонной коробке!

– Убежал. Бомж просил под меня денег. Пропивал всё. Бил вечерами. Злость срывал за жизнь свою бестолковую. Потом слезами заливался, прощения просил – противно.

– Сам-то из каких будешь?

– Сталинская овчарка, русский терьер. Курсы закончил трёхмесячные, с отличием. Подтвердил служебную квалификацию!

– И много вас – таких «профессоров»?

– Примерно за полсотни по всем линиям наберётся.

– А я поначалу решил, что ты шнауцер.

– Похож. И только. Барри назвали: группа «На-На» хозяину нравилась. Он жене меня подарил. На день рождения. А её – не спросил. Сам вечно в разъездах. Жене не до меня. Шпыняли, шпыняли. Потом мадам уговорила отдать консъержке на её садовый участок. Эх – хорошо было! Потом та умерла. Приют собачий. Смог убежать. Даже сейчас холка дыбится. Оказался на улице. К уличным коблам не прибился – примитивные они, хамоватые. Неинтересно. И вот – никому не нужен. Такого наслушаешься! Многие шарахаются. А я – что? Держусь пока. Но – свободен!

– Понимаешь людей?

– Больше трёхсот слов! Сейчас уже и мысли по глазам читать научился. Нужда заставит. Но лучше бы не понимал вовсе! Такое городят! Тоска, как в полнолуние!