Мокрая вода

Поставил котелок на огонь. Солнышко уже посылало тепло. Прохлада ночи отползала, пряталась под листья, сворачивалась там в клубок, задрёмывала до вечера.

Птицы пели. Одна будто спрашивала:

– Вить, ты где? Вить, ты где?

Кто-то тенькал в ответ.

– Пошли на хер, пошли на хер! – ответила третья.

– Не может быть! – подумал Василич. – Явно от недосыпа примерещилось.

Разделся. Тело – белизна городская. Стал спускаться к реке по земляным ступеням, скошенным вперёд, словно торопящим скорее подойти к воде.

Над водой стлался небольшой туман. Течение плавно шевелило «причёску» из длинных водорослей. Может, это Варя морочит? Сейчас опутает ноги, дёрнет и унесёт к себе! Но днём эти мысли не беспокоили, вызывали улыбку.

Неожиданно и коварно ноги из-под него унеслись вперёд. Василич опустился на мокрую траву, заскользил, словно кто-то шутейно, играючись, стянул его за ноги к воде.

Он решительно ступил в реку, тихо побрёл по мягкому дну. Зашёл почти до пояса. Рыбка блеснула серебристым бочком, как монетка, брошенная в фонтан в надежде вернуться.

Бежит вода, несётся веками, словно кто-то пишет на неведомой доске знаки, а она их тотчас же смывает: забудь, начинай сызнова! Может быть, получится лучше? Было неплохо, да это уже неважно – не вернёшь! Попробуй ещё раз, не ленись, не злись, не гордись, привыкай к смирению – работай, думай!

В воду что-то плюхнулось. Василич вздрогнул и посмотрел в ту сторону. От противоположного берега, под небольшим углом к течению, лежал толстый ствол берёзы. Поверх ствола торчала морда бобра. Он смотрел на Василича чёрными блестящими пуговицами глаз. Лоснилась мокрая голова, видны были небольшие «домики» ушей, «рекламные» зубы. Резцы выдавались вперёд – «бобёр в тумане»!

Они смотрели друг на друга несколько минут. Потом бобёр плавно опустился и беззвучно ушёл в прозрачную воду.

– Если он ко мне подплывёт, я его увижу. Может, он в «свите» девушки Вари? – подумал Василич.

Окунаться с головой не хотелось. Василич выплыл на середину, сделал несколько гребков «по-собачьи» по направлению к плотине, потом передумал, развернулся и поплыл к бережку.

Выбрался на сходни и полез наверх по ступенькам. Вода стекала по ляжкам, щекотала кожу. Вот и лагерь. Скорее к одежде. Мелкие еловые шишки попадали под ноги. Надо будет их собрать, когда растопим мангал, чтобы не мешали ходить, – подумал Василич.

Рубаха противилась, рукава не пускали в себя мокрые руки, но он кое-как справился. Блаженное тепло растекалось по телу. Он высыхал в одежде, и уходящая влажная свежесть была приятной.

Котелок парил. Вода закипала. Брызги коротко шипели и испарялись, успев лишь прикоснуться к поленьям, не намочив их, как дождь в пустыне, когда капли не долетают до земли и «растворяются», исчезают в зное.

* * *

Полог зелёной палатки задёргался, чья-то рука выбросила наружу кроссовки. Ноги в многоцветных носках втиснулись в них с трудом. Появилась кудлатая голова.

– Сначала нос, потом я, а уж потом – весь! – Геныч пошарил в палатке за спиной, нащупал очки и воззрился на Василича.

– Здравствуй, новый день! Я пришёл к тебе! – Потянулся, заулыбался в усы.

Из палатки послышался голос Михалыча:

– Дитяти, пофунивая и побунькивая,[6] выползали из палатки! О! Вы уже на ногах, жаворонки!

– Есть ещё «совы», которые долго спят, а есть, по новейшей классификации, – «голуби»! Эти как раз посерединке. Вот мы – «голуби»! – сказал Василич. – Кто – что? Чай, кофе?

– Конечно, чай, – сказал Михалыч. Это мода из Европы – кофе по утрам. У нас – чай! Да в нем и кофеина больше.

Все заказали чай. Василич расставил чашки, нарезал сыр, колбасу, открыл пачку сливочного масла.

Птицы ликовали, радовались новому дню, не обращая внимания на постояльцев.

Решено было искупаться: хоть Ильин день и прошёл, но вода не успела ещё остыть.

Геныч решил купаться нагишом.

– Ну, устроил кастинг! – ворчал Василич.

– А чего – тут все свои и правильной ориентации!

– Пескарики отжуют тебе корень-то, защекочут, – пошутил Михалыч.

– Замучаются! Челюстя повывихнут! У них под мой размер зубьев не хватит!

– А если тётки с другого берега засекут? – напомнил Михалыч. – Срам!

– Нет здесь никого! – возразил Геныч. – Да и чем их сейчас удивишь.

– Тётки – они, как радиация – везде, где есть жизнь! – сказал Василич.

– Кто же спорит, радиация ты наша ходячая! – ответил ему Геныч, но трусы напялил, только проворчал: – Тоже мне – блюстители нравственности!

– Другое дело! – сказал Михалыч, – постриптизировал, и будя! Общественные страсти возбуждать! Вот Амур стрелу пустит!

– Вот интересно: Амур только в мужиков стрелы пускает, чтоб они укололись и забылись в любовной неге. А женщину надо зажечь, ей стрелы-то – нипочём!

– Это мы потом обсудим.

Они гурьбой скатились под берег. Плеск пошёл, охи, вскрики. Эхо отскакивало от деревьев, падало на воду, искажалось, множилось.

Вскоре, мокрые, трясущиеся, выскочили на берег, потянулись к одежде и полотенцам.