Но это произошло не быстро, это заняло много-много времени, и были еще более мрачные и даже более тяжелые дни, чем нынешние, прежде чем я увидел, разработал рабочий план и построил его таким образом, чтобы в нем ничего нельзя было изменить.
Я решил сначала продолжить писать свои юмористические рассказы и рассказы о деревне Рудных гор, чтобы стать известным немецким читателям и показать им, что я двигаюсь исключительно по земле, верящей в Бога.
Но затем я захотел перейти к жанру, представляющему всеобщий интерес и имеющему наибольшие возможности произвести впечатление, а именно к повествованию о путешествиях.
Основывать эти рассказы на реальных поездках не было абсолютной необходимости, это должны были быть лишь притчи и сказки, но чрезвычайно красноречивые притчи и сказки.
Тем не менее, поездки были желательны в учебных целях, чтобы познакомиться с разными условиями, обстановкой, окружающей средой, в которых приходилось перемещаться моим персонажам.
Прежде всего было важно правильно подготовиться, заняться географией, этнологией, лингвистикой.
Мне приходилось брать сюжеты из моей собственной жизни, из жизни моего окружения, моего дома, и поэтому я всегда мог справедливо утверждать, что все, что я говорю — это то, что я испытал сам и что перенес лично на своем опыте.
Но мне пришлось перенести эти сюжеты в далекие страны и народы для того, чтобы придать им тот эффект, который они не получат в домашнем облике.
Помещенные в прерии или под пальмы, освещенные солнцем Востока или среди бушующих снежных бурь Дикого Запада, подвергающиеся опасностям, вызывающие величайшее сочувствие читателя, вот как должны были быть изображены все мои фигуры, если я хотел добиться с их помощью того, чего они должны были достичь.
А кроме того, во всех странах, которые можно было описать, я должен быть как дома хотя бы теоретически, так, как может быть способен европеец.
Так что мне приходилось работать, упорно трудиться и упорно готовиться, а тихая, опрятная тюремная комната, в которой я жил, была как раз нужным местом для этого.
Есть земные истины, и есть небесные истины. Земные истины даны нам через науку, а небесные истины — через откровения.
Наука привыкла доказывать свои истины; то, что утверждает откровение, рассматривается учеными как достоверное, но не доказанное.
Такая Небесная Истина нисходит лучами звезд на землю и переходит из дома в дом, чтобы стучаться и входить. Ее всюду отвергают, потому что она желает, чтобы в нее верили, но этого не делают, потому что у нее нет научного обоснования.
И вот так она идет из деревни в деревню, из города в город, из страны в страну, неуслышанная и непринятая.
Потом она снова поднимается звездным лучом и возвращается к тому, с чего все началось. Плача, она жалуется на свои страдания. Но ей мягко улыбаются и говорят:
«Не плачь! Спустись на землю и постучись к тому единственному, чей дом ты не нашла, к поэту. Попроси его облечь тебя в одежду из сказки, а затем попробуй свое спасение еще раз!»
Она подчиняется. Поэт с любовью встречает ее и наряжает. Она начинает свою сказку снова, и там, где она стучится, теперь ей рады. Ей открывают свои двери и сердца. Ее слова слушают с преданностью, верят в них. Ее просят остаться, потому что все ее полюбили.
Но она должна продолжать и продолжаться, чтобы выполнить то, что ей было поручено.
Но это только сказка, истина в ней остается. И даже если этого не видят, она есть и управляет домом все последующие времена. Вот так сказка! Но не детская сказка, а настоящая, правдивая, истинная сказка, несмотря на ее непритязательность, простоту, высшая и сложнейшая из всего поэтического, в соответствии с обитающей в ней душой.
И я хотел быть одним из тех поэтов, для кого приходит Вечная Истина, чтобы облечь ее!
Я прекрасно знаю, какая это была смелость. Но признаюсь без страха. Правду так же ненавидят, а сказку так же презирают, как и меня самого, мы подходим друг другу. Сказку и меня, нас читают тысячи, но не понимают, потому что никто не проникает в глубину. Утверждая, что сказки существуют лишь для детей, меня называют «молодежным писателем», который пишет только для подрастающих мальчиков.
Короче, мне нет нужды извиняться за то, что я настолько осмелел, что пожелал сочинять простые сказки и притчи.
Моя «Жизнь и Стремление» сама по себе похожа на сказку, но с другой стороны, существует еще почти бесчисленное множество притч и сказок, в которые переодевали мою персону!
И если я возражу против этого, мне поверят не больше, чем некоторые верят сказке.
Но точно так же, как каждая настоящая сказка, в конце концов, становится правдой, все во мне также станет правдой, и тому, в чем сегодня не верят мне люди, они научатся верить завтра.
Так что все мои рассказы о путешествиях, которые я собирался написать, должны быть образными, должны быть символическими. Они должны рассказать о том, чего не было на поверхности.