Я всю ночь не спал и думал. Я был прикован цепями к самому глубокому, низшему, самому презираемому Ардистану и отправил все свое желание и все свои мысли в яркий, свободный Джиннистан.
Я представлял себя потерянной человеческой душой, которую невозможно найти вновь, если она не найдет себя снова.
Это новое открытие никогда не произойдет высоко в Джиннистане, но только здесь, в Ардистане, в земных страданиях, в муках человечества в страданиях блудного сына нашей библейской истории.
Мое воображение начало воплощать в жизнь то, что я искал, чтобы суметь ухватить и удержать это. Оно обитало и жило во мне. Но не только там, но и снаружи, повсюду, в каждом другом человеке, в том числе в человеческом роде, рассматриваемом как множественное и единое.
Затем во мне возникла моя Мара Дуриме, великая, чудесная человеческая душа, кому я придал форму моей любимой бабушки.
Тогда же во мне впервые появился мой Тателла-Сатах, тот таинственный «Хранитель Великого Лекарства», с кем мои читатели познакомились в моем тридцать третьем томе.
И тогда родилась идея «Виннету». Конечно, пока только мысль, а не он сам, о ком я узнал позже.
В то время я прочел почти все психологические труды в служебной библиотеке и те другие, что привлекли мое внимание, я сказал почти, но это было бы неправдой, потому что я медленно разбирал их, слово за словом, и впитывал каждое слово с размышлениями в себе, что, скорее всего, не очень обычно, но я делал это задыхаясь, с голодом, с пылом, как будто моя жизнь, мое блаженство зависело от того, чтобы очиститься внутри себя.
И только тогда, когда я поверил, что нахожусь на правильном пути, я вернулся в свое детство и пробудил в себе старое смелое желание «стать рассказчиком, как ты, бабушка».
Я нашел все, что нужно было рассказать в одном из самых больших и богатых мест, в тюрьме.
Все, что течет вовне так легко и так тонко, так свободно, что это невозможно уловить и тем более это увидеть, сгущается и сгущается. И противоположности, которые смешиваются снаружи как на плоской поверхности, так высоко поднимаются там горах, что в таком увеличении становится очевидным все, что остается скрытым в тайне в другом месте.
Я открыл их перед собой, сложные, высоконаучные работы по психологии, особенно по психологии криминала. Во мне отпечаталась почти каждая строчка. Они содержали теорию, конгломерат загадок и проблем. Однако практика была повсюду вокруг меня, с искренностью столь же ясной, сколь и шокирующей. Какая разница между ними двумя? Где искать истину? В открытых книгах или в реальности? В обоих! Наука истинна, и жизнь истинна. Наука ошибочна и жизнь неправильна. Их взаимные пути ведут через заблуждение к истине, там они и должны встретиться.
Мы можем только догадываться, где эта правда, и что это такое. Их предвидеть можно только одним видением, и это видение — сказки.
Вот почему я хочу быть рассказчиком, не более чем рассказчиком, как бабушка!
Мне нужно только открыть глаза, чтобы увидеть их собранными вместе, эти сотни и сотни притч во плоти и сказки, стремящиеся к искуплению.
По одной в каждой камере и по одной на каждом рабочем стуле.
Все они спят, Спящая Красавица, ожидающая поцелуев от милосердия и любви.
Все души томящиеся в оковах в старых замках, превращенных в тюрьмы, или в гигантских современных зданиях, в которых человечество переходит от камеры к камере, от стула к стулу, чтобы проснуться и выпустить, освободить то, что ждет, жаждет пробудиться и получить свободу.
Я хочу быть посредником между наукой и жизнью.
Хочу рассказывать притчи и сказки, в которых глубоко сокрыта правда, которую иначе еще никак не узнать, но можно увидеть.
Я хочу извлечь свет из тьмы моей тюремной жизни. Я хочу превратить наказание, которое постигло меня, в свободу для других. Я хочу превратить строгость закона, из-за которого я страдаю, в великое сострадание ко всем падшим, в любовь и милосердие, перед которыми, наконец, больше не будет никакого «преступления» или «преступников», а будут только болящие, немощные, несчастные.
Но никто не должен подозревать, что то, о чем я рассказываю — всего лишь сравнения и сказки, потому что, если бы это узнали, я бы никогда не добился того, чего собираюсь достичь.
Я должен сам стать сказкой, я сам с моим собственным я.
Конечно, это будет смелость, от которой я легко могу погибнуть, но какова судьба маленького индивидуума, когда дело доходит до великих, гигантских, устремленных ввысь вопросов для всего человечества?
Жалка судьба презираемого узника, уже потерянного для общества, если путь, о котором думают, говоря о «преступлении», не изменится каким-то образом в ближайшее время!
Эта мысль пришла ко мне внезапно, но она пустила корни и никогда не покидала меня. Она получила власть надо мной, она выросла. В конце концов, она захватила всю мою душу, вероятно, потому, что она содержала исполнение всего того, что жило во мне с детства с точки зрения желаний и надежд. Я держался за эту мысль, я расширил и углубил ее, я разобрался. У нее был я, а у меня была она: мы оба стали идентичны.