Моя жизнь и стремление. Автобиография

Это проявление внутренней личности — исключение на свободе, но правило в неволе. Заключенный должен отказаться от всех своих особых физических прав во время содержания под стражей. В телесных отношениях он больше не личность, а всего лишь вещь, число, которое записано в книгах и которым его также называют. Его внутренняя форма, его душа, проявляется все более энергично и стремительно, чтобы отстаивать свои права и потребности. Тело заставляют подчиняться тюремной одежде и тюремной пище. Горе вам, если вы совершите ошибку, желая оказать такое же принуждение на свою душу! Она воспротивится тюремной одежде и возжаждет пищи, с помощью которой она сможет стать этически здоровой и укрепленной, чтобы освободиться от оков, в которых она томилась до сих пор.

Поверьте, ни один преступник не желает себе зла, все они желают добра. В глубине души у каждого есть стремление быть не только физически, но и морально свободным, даже если он кажется неисправимым. Но где эта голая, голодная душа должна хорошо одеться и хорошо напитаться, и именно в этическом смысле хорошо. Из себя? Из воскресных проповедей о прибежище? Из немногих коротких визитов капелланов и других официальных лиц? Из жизни со своими криминальными товарищами?

Отвечайте на эти вопросы как угодно, главным источником всего образования, совершенствования и возвышения в таких обстоятельствах может быть только библиотека.

Заключенный, кто ведет себя так, чтобы ему не запрещали читать, получает книгу на неделю. Ее содержание составляет духовную диету для тех, кто жаждет еды в течение семи дней. Ему не разрешено выбирать книгу, он должен брать то, что получает. То, что вы даете ему, может сделать его счастливым, а может стать для него несчастьем, может стать для него руководством или наказанием, может привести его к самопознанию и пониманию, но также может возмутить и ожесточить его.

Один из моих товарищей по заключению, остроумный банкир, три года из четырех лет не получал для чтения ничего, кроме старого «Frauendorfer Blätter» (печатный лист «Крестьянка», издание для женщин, живущих в деревне — прим. перевод.), сухих инструкций по садоводству, которые не могли ни заинтересовать его, ни принести ему никакой пользы.

Он терпел это с все возрастающей горечью, пока я не пришел в библиотеку и не предложил ему что-то более подходящее.

Впечатлительный актер был так расстроен рассказами Иеремии Готхельфа (швейцарский народный писатель — прим. перевод.), что был близок к наказанию штрафом. Последнее, что ему пришлось прочесть, называлось «Как пять девочек плачевно гибнут от бренди».

Зато когда я дал ему книгу Эдмунда Хёфера (ведущий немецкий романист второй половины 19 века и известный историк литературы — прим. перевод.), он был так счастлив, как если бы я подарил ему состояние.

Социал-демократ мастер-сантехник пал жертвой длинной серии назидательных книг. Он яростно клялся мне, что ради Бога таких книг выдавать нельзя. Он обанкротился только из-за крайней нужды, но авторы и редакторы этих текстов были банкротами из-за самонадеянности и высокомерия, и заслуживали, по крайней мере, такого же тюремного заключения, что и он.

Такие примеры показывают каким образом я впервые познакомился со своей библиотекой, а затем и с потребностями ее читателей.

Это повлекло за собой серьезные и сложные психологические соображения и привело к печальному выводу, что таких книг, которые нам нужны, было очень мало. Они отсутствовали не только в нашей тюремной библиотеке, но и в литературе.

Я думал о своем детстве, о маленьких трактатах, которые читал, и о мусоре, отравившем меня, я все думал и сравнивал.

Затем меня осенило.

Только ли осужденные содержаться в заключении? Разве все — не заключенные? Разве за стенами не находятся миллионы людей, кого нельзя увидеть глазами, но которые существуют?

Неужели заключенным тюрьмы нужно приручить только тело?

Неужели лишь заключенным пенитенциарного учреждения нужно приручить тело, чтобы высшая часть нашего существа, исходящая свыше, могла вступить в свои права?

Не должно ли все низшее стать связанным у всех смертных, то есть у всего человечества, чтобы душа, обретающая таким образом свободу, могла подняться к высшему земному идеалу, к благородному человечеству?

И разве не религия, искусство и литература должны нас вывести из таких глубин к таким высотам?

Литература, к которой я, заключенный, ограниченный узкой камерой, тоже принадлежал!

Продолжая размышлять в этом направлении, я пришел к соображениям и выводам, которые казались самыми странными, но были, конечно, вполне естественными.

Стало светлее между четырьмя узкими стенами, они расширились. Сначала я прозревал, затем увидел и, наконец, осознал скрытые, но, тем не менее, тесные связи между самым маленьким и величайшим, физическим и душевным, физическим и духовным, конечным и бесконечным.

Именно тогда я начал понимать глубокий смысл старых любимых сказок моей бабушки.