Моя жизнь — что это было?

Сначала я решила доехать до дома на общественном транспорте: сперва на трамвае, а потом на автобусе уже до самого дома. Я думала, что так малышу будет интересней ехать — он же никогда прежде не ездил в общественном транспорте, и он отвлечётся. Но уже до трамвайной остановки дойти ему оказалось не очень легко: он то и дело спотыкался и надо было очень крепко держать его за ручку, да, может, и в непривычных сапогах ему было не очень удобно. И в трамвай нужно было поднять его полностью на руки. Поэтому, когда мы доехали до ВДНХ и вышли, я поняла, что дальше надо брать такси. И в такси мы и доехали до дома. Там нас уже часа три как ждали Алеся со Славой. Мы сели обедать, и Олежек, держа в кулачке ложку, с большим аппетитом поел щей с хлебушком. А мы смотрели на дитё и умилялись. Потом гости уехали? и ребёнок пошёл играть в приготовленный ему уголок с игрушками. Пока то да сё, наступил вечер, я позвала его ужинать, а он слегка заканючил: «я хотю исё поиглаать» и я ему предложила: «Так ты, Оленюшка, просто скажи: «Мама, можно я ещё немножко поиграю?» И он повторил за мной: «мама, а мозна я исё поиглаю?» И с этого момента стал обращаться ко мне «мама».

До ночи всё шло гладко. Но, когда, в 9 вечера я уложила ребёнка спать на детский диванчик (моя кровать стояла в той же единственной, но довольно большой комнате моей однокомнатной квартиры), улеглась сама (предыдущую ночь от волнения я почти не спала), то, оказалось, что Олежек заснуть не может. Я ему и сказки читала, и водичкой поила, и в свою кровать взяла — ничего не помогало, и заснул он после валерьянки где-то в час ночи. На следующий день всё повторилось: днём он играл, и на улице погуляли, правда он ходил с трудом, на горку, где ребятки, не шёл, собак боялся, но мы немного подышали зимним воздухом; а к ночи началось то же самое — я положила Олежку с собой, но не помогало и он не мог заснуть никак. Я спрашиваю его: «Может, ты скучаешь по „глупе“ и хочешь вернуться?» Он мне говорит: «Да, навелно.» И я ему ответила, что, если и завтра скажет, что хочет вернуться, придётся нам вернуться. На этом он заснул. На третюю ночь я спросила его: «Ну, что, сынок, ты всё так же — хочешь вернуться?», он ответил: «Не, я больсе хоцю остаться». И заснул уже вовремя.

Три недели ребёнок был примером послушания. Трудно было мне, трудно просто физически: нужно было ходить и ездить по прописке, в милицию, в опеку, в поликлинику, сидеть в очередях, в которых малыш сидеть не привык, он срывался и начинал бегать, забегая во все кабинеты. В автобус его надо было поднимать и из автобуса тоже спускать на ручках, при том, что мне было тяжело и я боялась поскользнуться и упасть с ребёнком на руках при выходе из автобуса. (И никто, как правило, не помогал). В поликлинике надо было пройти всех врачей для устройства в детский сад, и это было уже совсем нереально, и я обратилась к зам. заведующей, и эта женщина, к счастью, помогла мне, распорядившись, чтобы меня везде принимали срочно, без записи.

В то же время ребёнок всего боялся. Помню, как мы сидели в очереди к терапевту и маленькая девочка, сидевшая рядом на стуле, держала в руках маленького игрушечного крокодильчика; Олег, увидев его, разразился громким плачем, и никакие уговоры не помогали, пришлось маме девочки уговорить её убрать эту игрушку с глаз.

Надо было устраивать ребёнка в детсад. Во-первых, я всегда считала, что ходить в детсад единственному в семье ребёнку просто необходимо, а, во-вторых, у меня должна была быть какая-то свобода, не говоря уже о том, что мне нужно было ещё отвозить какие-то бумаги в городской отдел Минобразования, мне надо было начинать ходатайство о получении визы для ребёнка в Испанию, и т. д. и т.п., и таскать с собой плохо ходившего и постоянно падавшего ребёнка я не собиралась.

Не без труда, но мне удалось устроить Олежку в ближайший к дому детский сад и даже самой поработать там с недельку (больше я не выдержала потому, что одеть сразу двадцать ребят на улицу мне было не по силам), с меня хватило и этого — нравы обращения с детьми некоторых воспитательниц я увидела, и ужаснулась.

И ещё: одна из воспитательниц, как раз, лучшая на мой взгляд, как-то сказала мне, что мой ребёнок очень хитрый и что шкодит он исподтишка и при этом не признаётся, когда всех спрашивают. Мне же так не казалось, мне мой ребёнок казался абсолютно бесхитростным и добрым существом. И мне эта воспитательница была уже неприятна. (А теперь вот почему-то вспоминаются её слова).

Правда, период медового месяца прошёл, и Олежка стал вести себя более-менее, как ведёт себя всякий единственный в семье ребёнок, с капризами, и, когда это касалось покупок в магазине — он не отставал и устраивал плач, когда хотел, чтобы ему купили то, что его глазам приглянулось, и, когда надо было с улицы идти домой. Он уже ходил всё уверенней и перестал сторониться других деток.