Моя жизнь — что это было?

Но бессонными ночами я продолжала думать о том, что я ведь ничего стОящего так и не сделала в жизни, что я не могу просто существовать и потом просто умереть, и всё чаще мои мысли возвращались к давнишнему моему желанию взять ребёнка из детского дома, которое в своё время постоянно глушила моя мама, крутя пальцем у виска и называя меня ненормальной. Но теперь, когда я не работала, была практически здорова, и у меня были две пенсии, и я могла это позволить себе, и у меня был такой сильный ресурс, как испанское гражданство, — я могла бы помочь, передать это европейское гражданство какому-то, обделённому счастьем, ребёнку, я могла бы воспитать единомышленника, человека моей культуры! И тогда бы моя жизнь наполнилась смыслом — я бы жила не напрасно!..

И вот в один октябрьский день 2003 года, я позвонила в ближайший детский дом у м. Отрадное и сказала директору его о том, что у меня есть желание взять на воспитание ребёнка из дд и хотела услышать ее мнение об этом моём желании в таком зрелом возрасте. Она пригласила меня прийти к ней на приём. И я пошла.

Она долго говорила мне о такой новой форме опекунства, как патронаж, когда процесс воспитания идёт в сопровождении воспитателей из дд, а государство ещё платит тебе зарплату. Я поняла, что директор хочет быть зачинателем такой формы, но мне-то нужно было другое, мне нужно было усыновление, чтобы я могла распоряжаться своим ребёнком и могла вывозить его и ввозить куда захочу. Договорились о том, что я, чтобы приблизиться к дд, буду давать уроки английского языка тем школьникам, кто этого захочет. На том и разошлись.

Я приходила два раза в неделю в дд и давала уроки трём-четырём ребятам, больше желающих не оказалось, и я увидела, какой у них низкий уровень знаний, почти нулевой, и какая у них плохая память, они ничего не усваивали. Среди них была та девочка лет 12, на которую директор посоветовала обратить внимание. Но зав. библиотекой, в которой мы занимались, сказала мне, что она в контакте с бабушкой и очень любит и переживает за свою пьющую маму; ко мне девочка не проявила интереса и я поняла, что это не мой вариант.

Между тем, я пришла в отдел опеки, мне дали перечень документов, который я должна собрать, и я начала их собирать. ШПР тогда ещё не требовалась. К концу декабря я получила на руки документ о возможности опекунства, правда, не помню, указывался ли там желаемый возраст ребёнка (сейчас он должен указываться). С этим документом я поехала на Шаболовку в «базу данных» детей. Пишу это в кавычках, потому что никакой базы там тогда ещё не создалось, хотя об этом уже писали в разных сми. Мне показали несколько фотографий в разной степени нездоровых детей лет 6—8, а в компьютерную, находившуюся на другом этаже, не только меня, но и самих

чиновников не допустили. Я чувствовала большие сомнения, понимая, что с нездоровыми детьми мне уже не справиться, а что им, кажется, больше нечего мне предложить, а уезжать без результата мне не хотелось. И тут в комнату зашла женщина в форме полковника и сказала мне, что есть один хороший сохранённый мальчик в доме ребёнка, директор которого ей звонила и просила побыстрей найти ему, желательно, полную семью, т.к. его давно уже должны были по возрасту перевести из др в дд. Я спросила, сколько лет ребёнку, мне сказали — 4 с чем-то. Это было уж слишком для моего возраста, не потому что мне не хотелось бы взять маленького, а потому, что я не успею его вырастить. Ещё я сказала: «Но я не полная семья», на что полковник в юбке (симпатичная, на самом деле, женщина) мне отпарировала: «Но директор же вас ещё не видела» — тем самым, очевидно, сделав мне комплимент. Вопросы были исчерпаны, я взяла направление в этот др, позвонила директору и договорились, что я приеду на знакомство с мальчиком Олегом через день, на праздник ёлки 24 декабря.