Моя жизнь — что это было?

Я вернулась через пару месяцев, а него уже был на руках вид на жительство, и я взяла его с собой в Москву для какой-то помощи в работе. В тот момент я занималась продажей квартир «Петры», и он ездил в качестве курьера по моим поручениям. Однажды в трамвае у Пако выхватили сумку с документами. Он вцепился в вора и вывалился вместе с ним на остановке. Сумку удалось спасти, но это происшествие произвело на Пако сильный эффект. Он не узнавал Москву и новые нравы. Он был страшно разочарован в этом городе, который раньше так полюбил. И не скрывал своего желания поскорее уехать из Москвы. Через месяц он и уехал, везя для Рафаэля большую сумму денег от продажи квартиры, рассунутых по карманам. Рафа в благодарность предложил ему по возвращении поездку на Канары на родину предков, но Франсиско почему-то отказался.

Ещё в Москве у нас с ним возникли трения, — он, кажется, был обижен на мои претензии по работе, и потому расстались с ним опять на прохладной ноте. И, когда Пако вернулся в Испанию, он жаждал любой работы и нашёл, как всегда, с помощью кого-то, работу в Кастельоне разносчиком реклам. Сначала тоже было трудно и получал гроши, но Пако был непритязательным и неприхотливым человеком, как я уже отмечала, — он первое время буквально питался хлебом, рисом и молоком; он снял комнату в какой-то жалкой квартирке с перуанцем, правда, в центре Кастельона. И на этой работе, и в этой комнате он проработал и прожил все годы до самой смерти.

Но неприятности в Москве были не только у Франсиско. Однажды я меняла валюту на рубли около Большого театра — тогда в банках никто её не менял из-за невыгодного курса, обмен происходил вживую: пока стоишь в очереди на обмен в какой-нибудь «точке» на улице, к тебе подходят и предлагают свой курс. Так мы договорились об обмене с двумя младшими офицерами, но тут к нам подошли двое мужчин, предъявили свои удостоверения представителей внутренних дел и задержали нас. Меня повезли в отделение милиции на Сретенке, две здоровые милицейские тётки грубо обыскали, потом долго мурыжили, составляли акт. Я убедительно просила не открывать на меня дела — ведь тогда я бы не могла вернуться в Испанию -, но товарищ следователь сказал, что у него есть разнарядка по необходимому количеству уголовных нарушений, к тому же он уже открыл дело, дал ему номер и закрыть не может. Сказал, что мне может грозить, как минимум, условный срок. (Ну, конечно, просто радость — ведь ещё какие-то 10 лет назад за это расстреливали!)

Я была в отчаянии. Пришла домой, сама не в себе, рассказала Юле, а она мне говорит: «А так тебе и надо, я буду только рада, если тебя посадят!» — я была в шоке от этих слов; я только думала: Вот это да! За что? За что такая ненависть? Для моего понимания причин такой злобы не было никаких. Разве что в церковь не ходила…

Я по рекламе в метро нашла адвоката. Но мне повезло, адвокат не пригодился. (Как везло часто в жизни!) Позвонил старший офицер из Академии, где учились те двое меняльщиков, на них же тоже открыли дело. И сказал, что смог утрясти дело со следователем, надо только встретиться и что-то подписать; я подъехала, он мне показал бумажку о закрытии дела, я её там подписала, и, ещё не веря в избавление, поехала домой. И, в самом деле, меня никто уже не беспокоил…