Летом 1992 года, когда я работала в ресторане у Лео, в день своего рождения я позвонила на Кубу Исабель и попросила на следующий день вызвать Франсиско для телефонного разговора. Незадолго до этого я получила от него большое письмо. Это было совсем другое письмо, не то, где он продолжал меня обвинять в моем единоличном решении уехать в Испанию. Это письмо было полно ностальгии и глубоких переживаний в нашем разрыве. Я спросила его, вернулся ли он к своей жене, он сказал, что нет и в свою очередь спросил меня, есть ли у меня кто-то, на что я ответила, что я одна. Это уже было правдой. И спросила его, хочет ли он теперь, чтобы я сделала ему приглашение. Он ответил — да. Не поменяет ли он своего мнения? — Нет — был его ответ. Приглашение сделала моя аргентинская подруга (я тогда не имела прав на это), и начался долгий процесс оформления бумаг Фр-ко на выезд; длился он 9 месяцев! Фр-ко пришлось даже выйти из партии, чтоб его могли выпустить там, на Кубе. А я собирала деньги на покупку ему билета, который стоил 130000 песет (больше 1000$). (
Его было трудно узнать — это был маленький очень худой человечек — на Кубе он похудел на 20 кг! В руках у него была маленькая дорожная сумка (он до последнего момента сомневался в том, что его выпустят!) Мы поехали на автостанцию и на автобусе приехали в Кастельон, где я временно остановилась в доме одной испанки. Переночевали в разных комнатах. Мы оба чувствовали себя в огромном напряжении: я отвыкла от него, я уже с 90 года после всех его несправедливых обвинительных писем, приняла мысль, что наши пути разошлись и с этим жила уже почти три года. Да, почти три года назад я холодно с ним рассталась в Шереметьево, когда он уезжал на Кубу. И пригласила я его в Испанию по большей части чисто по-человечески, я же знала, каково было тогда на Кубе. Просто я дала ему шанс, на выживание и помощь детям. В наши отношения я не верила. Ну а он это всё почувствовал и не смел вести себя как муж. Но ведь кроме меня у него никого тут не было, и это я пригласила его, поэтому я за него и отвечала.
Утром следующего дня мы поехали в Беникасим на пляж, показать ему море и самой открыть сезон купания. На пляже не было ни души. Я поплыла, а Пако остался на берегу сидеть и созерцать… Были волны. Я была у камней пирса. И вот одна волна меня захлестнула и отнесла от камней, я попробовала подплыть к ним, но тут вторая волна отшвырнула меня снова; я наглоталась воды, и вода попала в лёгкие, (как потом я поняла). С этого момента я стала чувствовать, что не могу выбраться, а волны меня накрывают снова и снова, силы мои слабеют.
На каменном пирсе были два подростка, я стала кричать: «salveme», но они, конечно, были малы, чтобы бросаться в воду, они только метались по пирсу, что-то крича мне. И вот в голове уже проносятся мысли, что теперь я знаю, как тонут люди — просто силы кончаются, и ещё проносились мысли: «я не могу утонуть — там на берегу сидит Пако, только что прибывший в незнакомую страну, ничего не знающий, без денег» и ещё: «а Юля не окончила учёбу, и кто же будет платить за неё, если я сейчас утону?» Но сил сопротивляться волнам у меня и правда уже не было, в голове пронеслось: «сделаю последнюю попытку, потом уже всё!» — и рванула из последних сил к камням, зацепилась за них, опять нахлынула волна, но тут руки парнишки, что был постарше, подхватили меня и я стала с трудом вылезать на пирс. Все мои ноги и руки были в ссадинах. Ребята помогли мне и повели под руки на песок. Тут только меня увидел Пако, вскочил, заметался, он только теперь понял, что что-то случилось. Я лежала на песке без сил, сказала ему, чтобы взял мой кошелёк и бежал звонить в автомат в одно, по счастью, открытое кафе на берегу (сезон ещё не наступил) вызывать скорую. Скорая приехала быстро, меня повезли в Кастельон, в городской госпиталь. Пако со мной. Пока лежала в приёмной меня била крупная дрожь, поднялась температура за 39…