Моя жизнь — что это было?

Через три дня я оттуда уехала: в том доме жил умалишённый 50-летний сын, трепетно относившийся к своей беспомощной матери, и ему не нравилось, как я ухаживаю за ней. А мне было больно и неприятно видеть, в каких супергигиенических условиях пребывает эта обезумевшая старуха на фоне условий пребывания в больницах наших больных, и, в первую очередь моей дорогой мамочки. Мы поняли друг друга, и сын позвонил своим братьям и сестрам, чтобы они приехали за мной. Я вернулась к моим испанцам в дом, они были обескуражены и очень недовольны: как же, они думали, что сделали великое благородное дело, а я не оценила, да ещё и вернулась. Но я, конечно, не собиралась у них оставаться. Я уже знала, что они сняли квартиру для одной «реабилитаторши», которую они пригласили для своего сына. Я с ней познакомилась ещё в Москве, когда там помогала этой семье, ездила с ними в институт Дикуля, где, как раз, работала Ирина. Это была простая, очень добрая, компанейская девчонка. У Ирины ещё в Москве я была в гостях, она знала, что я улетала в Испанию, а я знала, что она скоро тоже там будет. И вот она приехала с мужем и сыном на три месяца, чтобы продолжить реабилитационные занятия с сыном испанцев. Я узнала её адрес и пошла к ним. Ира предложила остаться у них в квартире, одна комната у них пустовала. Конечно, я была очень рада и признательна и перебралась к ним. Но нужно было срочно найти работу. И я нашла её на следующий же день. Её муж помогал в одной автомастерской и хозяину нужен был человек, чтобы навести порядок в только что отремонтированном их доме. Работала до трёх дня и потом мне предлагался обед. (Чувствуете разницу между каталонцами и испанцами?) Я проработала у них около месяца, пока не привела всё в порядок, потом необходимость во мне отпала.

Была середина июля. В том же районе (Fuencarral), где я жила, увидела на столбе объявление, что фабрике по изготовлению авторадио требуется уборщица на месяц (на замену постоянной, ушедшей в отпуск). Я тут же пошла на фабрику, кадровик спросил, есть ли у меня разрешение на работу, я ответила в том духе, что, если бы оно у меня было, то я — инженер с высшим образованием, — наверно, к ним бы не пришла. Он сказал, что желающих много (кто бы сомневался — обычная вещь в Испании), что позвонит «por la tarde». Обычный ответ. Но он позвонил! Сказал, что берёт меня, потому что хочет мне помочь. (В общем, так тогда относились ко всем бывшим советским, благодаря Горбачёву, освободившему мир от напряжения холодной войны).

На фабрике я убиралась в цехах, кабинетах, по всей территории; там я узнала, что 8-часовой рабочий день — это, когда вкалываешь все восемь часов с маленьким 15-минутным перерывом на перекус, а не так, как было в Союзе, где за восемь часов успеваешь и поговорить по телефону, и поболтать (а кто-то покурить не раз), в общем, расслабляться неоднократно.

Дважды из кабинета мне удалось позвонить в Москву, поговорить пару минут с дочкой. (Я так пиратствовала, потому что звонки в Москву были очень дорогие).

По окончании месяца моей работы мне очень хорошо заплатили и премировали часами фабричного производства.

Была середина августа 1991 года. Трёхмесячная виза скоро заканчивалась. Мне нужно было решать вопрос о возвращении или невозвращении. Я ломала над этим голову. И вот — 19 августа — путч в Москве. И я принимаю решение: иду в Красный Крест, вижу огромную очередь на улице, состоящую, главным образом, из арабов и африканцев, прохожу мимо очереди, захожу внутрь, подхожу к окошечку, беру бланк, заполняю и… подаю заявление на предоставление политического убежища. Всё! Решено и сделано! (И без всякой очереди — добавлю я).

Меня, конечно, страшит невозможность выезда и скорой встречи с дочкой. Я звоню Юле, сообщаю о решении. Она в ужасе. Я успокаиваю её тем, что мне будут платить пособие, я буду работать, и я смогу высылать ей всё, что нужно, а нужно там было всё, не было ни еды, ни одежды, ни денег. Да, именно это было моим оправданием оставления Юли одной, ведь в монастырь она так и не уехала.

Скоро мне выделяют пособие — 40 тысяч песет (где-то 300евро). Я ищу очередную работу. И нахожу её довольно быстро: меня берут посудомойщицей в аргентинский ресторан «Beef Place» — опять же помогла моя национальность и ещё, наверное, приятная внешность (управляющим ресторана был моложавый француз).

Трудненько мне было на этой работе, скажу я вам. Темп нарастания груды грязных тарелок не давал возможности передохнуть, было жарко от двух посудомоечных камер, и нужно было, как на конвейере, выполнять три-четыре фазы операций. Я работала в вечернюю смену — самую загруженную, начинала в полчетвёртого и заканчивала в будни около 12ти ночи, а в пятницу и субботу — в 2—3 утра. Я проклинала своё правительство, вынудившее меня — специалиста с высшим образованием, зарабатывать себе и дочке на жизнь такой физической нагрузкой и в среде полуграмотных испанцев.