Моя жизнь — что это было?

Позже, эти девушки (кстати, теперь я думаю, что все трое были лесбиянки, ну, двое, что жили вместе и, кстати, спали в одной кровати — сто процентов. Но тогда я ещё в этом направлении думать не умела) написали мне «коллективное» письмо (подписались все трое), изобличая нас с Мариной в свинстве и нечистоплотности — и что бумажные бигуди оставляли в постели (это Марина), и что не спускали воду в туалете (тоже Марина), и что мыли пол в комнате не той шваброй (не помню, может, и я) и что говорили по телефону с Россией и наговорили на много денег (это я, но т. к. обе девушки работали на телефонной станции, я почему-то была уверена, что они эти разговоры спишут). Много чего ещё они написали о нас как о полных abusadorаs (злоупотребительницах) и вообще нелестного о русских, и о том, что они будут следить за моим (я же собиралась остаться в Испании) пребыванием в Испании с тем, чтобы я больше не злоупотребляла вниманием испанцев. Поскольку Марина испанским не владела, все помои от 35-летних политизированных бессемейных особ вылились на меня.

Тогда, в Барселоне, мы были, по существу, без денег, и мне надо было срочно уже что-то предпринимать. Я смотрела все объявления, но везде требовалось разрешение на работу. Но я всё же нашла через католическую церковь работу в одном доме по уборке. Пока Марина ездила на пляж, я приступила к этой работе. Это был первый мой экспириенс такого рода. В том доме нужно было гладить уйму белья (в доме было трое детей), что я делать в своей жизни не любила, но тут пришлось. В первый конец недели хозяйка мне заплатила, я пришла «домой», сказала Марине: «Ура, у нас есть деньги!» И мы пошли в магазин покупать то, что нам хотелось поесть; помню, накупили каких-то дешёвых нестандартных перезрелых бананов и объедались ими — у нас в Союзе они были в большом дефиците. Кстати, однажды, хозяйка предложила мне немного молока, а я сказала, что молока не хочу, а можно ли взять банан, из тех фруктов, что лежали на тарелке на столе, на что она ответила, что нет, т. к. «этот банан последний».

В конце следующей недели я сказала хозяйке, что должна уехать в Мадрид проводить племянницу. Марина улетала из Мадрида, там у неё было ещё два или три дня, чтобы познакомиться с Мадридом. Т.е. я отпросилась у неё на три дня, и, хоть хозяйке это не понравилось, но, т. к. была пятница и она мне уже заплатила за прошедшую неделю, мне было не очень важно, понравилось это ей или нет, тем более, что я была почти уверена, что в Барселону я не вернусь — мне надо было сначала определиться с местом проживания.

Мы уехали в Мадрид, где остановились в доме той семьи, что сделала приглашение Марине. Там тоже не очень-то обильно нас кормили. Эти люди не были моими друзьями, просто обстоятельства нас связали на время, хозяин семейства вообще был франкистом и русских любить не мог. Я тогда ещё не совсем понимала разницу в отношении к пище между нами и ими. Сейчас для меня, живущей много лет в Испании, абсолютно нормально, что, когда мне говорят за столом: «Попробуй, какой вкусный сыр», то отрезают пластик сыра от куска и дают попробовать, а не так, как у нас — нарезают его целую тарелку для двоих, и потом этот сыр «заветривается», а ведь хороший сыр — недешёвый продукт. Но тогда нам это было дико.

Марина улетела, мне надо было определяться. Программой минимум было заработать денег за лето и вернуться в Москву. Программой максимум было зацепиться за что-то, чтобы остаться.

Эти люди нашли мне работу интерной в загородном доме для ухода за одной абсолютно парализованной вегетативной (овощной) старухой, с обещанием родственников сделать мне в перспективе контракт на работу. Я понимала, что перспектива, скорее всего, дальняя, но выбора у меня не было, я согласилась — те люди, у которых я находилась эти 4—5 дней, моё пребывание в доме экономных испанцев им было не нужно, и меня привезли в тот дом за городом.