Моя жизнь

Дуняша мне собрала узел вещей, большой узел: свою подушку, на ноги мне дала надеть свои валенки с галошами. Раньше я детям говорила; «Если придут за мной – не плачьте». И вот Ленька лежал в кровати бледный, вытянувшись, не шевелился, глаза в потолок. Когда я подошла к нему проститься и поцеловала его, у него не хватило сил меня обнять. Олечка же схватила меня за руку и начала биться головенкой о подушку. Ее золотые кудряшки метались во все стороны, она кричала на весь дом: «Не пущу тебя, не отдам тебя!» – «Какая вы плохая мать, что дети у вас плачут», – сказал этот тип. Я ему сказала: «Когда вас заберут, ваши дети пусть о вас не плачут». Детям велел одеться. Выставил их в коридор и опечатал комнату со всеми вещами. Меня повели в машину. Конвоя не было. Все «оформилось» проще. Проходя через проходную (у нас в доме была проходная), я увидела опять эту физиономию с коростами, она мне улыбалась как старой знакомой. Когда мы сели в машину, я сказала этому типу: «Вам не стыдно оставлять детей в коридоре и лишить их комнаты?» И вдруг я услышала вполне человеческий голос: «Я же звонил по телефону, просил. Мне велели». Он выполнял свой долг. Машина работала. Привезли на Лубянку. Сижу в каком-то чистом мрачноватом помещении. Вдруг на колени мне кладут полбуханки черного хлеба со вставленной в него лучиной. Я спросила: «Что это?» Женщина спокойно отвечает: «Хлеб, это паек на день». Руки немытые, хлеб прямо на пальто. Привыкай к здешним порядкам. Опросили снова: фамилия, имя, отчество, год рождения и т. д. – и через сутки или двое отправили в Бутырку. Посадили в «черный ворон» в отдельную кабину. Узел запихнули туда же, и стало страшно, что воздуха не хватит. Я каким-то образом догадалась, что везут в Бутырку. Там Леня, меня везут туда же. В один дом с ним. Я сразу успокоилась и уснула.

Проснулась я, когда фургон остановился во дворе Бутырской тюрьмы. Меня привели в бывшую церковь. Весь зал церкви был сплошные нары. Только у входа было свободное место, где стояли «параша» и стол. На столе были кружки, алюминиевые блюдца и место для чайника. Пробравшись на свое место, каждая могла только сидеть, а ночью спать, поджавши ноги. Выпрямлять их было нельзя, т. к. там лежала уже женщина. Лежать можно было только на боку, как селедки, на спине не хватало места. Когда ночью нужно было повернуться на другой бок, кто-нибудь командовал: «Кордебалет», и все одновременно поворачивались на другой бок. Количество не помню точно, но, кажется, 250 человек в камере. По тюремной терминологии называлась «камера жен». Я никогда до этого не видела такого количества красивых женщин. Возраст от 28 до 38 лет. Все интеллигенция, жены всяких ответственных работников, ученых. Все сидели уже по несколько месяцев. Сложился свой быт. В шесть часов «побудка». Мы должны все стоять на нарах, держа в руках по кружке и по мисочке. Приходил тюремщик и начинал считать, сбивался, снова считал. Потом приносили кусками с воткнутыми лучинками хлеб черный. Начиналась раздача «кому – кому». Потом приносили огромные чайники с кипятком и для заварки. Тут вступала в свои права Мария Ивановна Томская. Она удивительно умела заваривать чай. Был обед. Первый раз, когда я попробовала суп, у меня покатились слезы. Я подумала, что где-то в соседней камере Леня ест такой же суп. Хорошо, что никто не видел и не спросил меня, о чем я плачу, подняли бы на смех. Вообще было объявлено старостой, чтобы никто не смел плакать, и не плакали. Я тоже больше не плакала. Были очень тяжелые семнадцать лет, но я не плакала.