Моя жизнь

Более сильный из двух моих соперников попытался добавить весомости своим словам в момент, когда этого совсем не требовалось, сообщив нам, что участвует в выборах потому, что не хочет, чтобы наш курс провалился «в гибельную бездну». Я не очень понимал, какую бездну он имеет в виду, — скорее всего место, куда можно попасть за сотрудничество с коммунистами. Эти слова о бездне были явным перебором, и именно благодаря им я получил свой первый большой шанс. Мы старались изо всех сил, и я был избран. После подсчета голосов мои друзья собрали кучу пяти-, десяти- и двадцатипятицентовых монет, чтобы я мог позвонить домой из ближайшего телефона-автомата и сообщить родным о своей победе. Этот разговор доставил мне радость. Я почувствовал, что дома все хорошо, а мама поняла, что мне удается справляться со своей тоской по дому.

Мне нравилось участвовать в студенческом самоуправлении, бывать в Нью-Йорке и просто жить в Джорджтауне, однако главным в первый год в университете для меня были занятия. Впервые учеба потребовала серьезных усилий. У меня было одно большое преимущество: все шесть курсов у нас читали очень интересные и знающие преподаватели. Мы должны были изучать какой-нибудь иностранный язык. Я выбрал немецкий, потому что меня интересовала эта страна и нравились ясность и точность ее языка. Доктор фон Ихеринг, преподаватель немецкого языка, был добродушным человеком. Когда пришедшие к власти фашисты начали жечь книги, в том числе и написанные им книги для детей, он прятался на чердаке в сельском доме. У Артура Коззенса, преподавателя географии, была белая козлиная бородка и своеобразная манера вести занятия, на которых я скучал до тех пор, пока он не сказал нам, что в геологическом плане Арканзас — одно из интереснейших мест на планете благодаря залежам глинозема, а также месторождениям алмазов, кварца и других минералов.

Логику у нас преподавал Отто Генц, иезуит, еще не получивший сан священника. Он был очень энергичным человеком и заботился о студентах. Однажды Отто предложил мне поужинать вместе. Чувствуя себя польщенным, я согласился, и мы отправились на Висконсин-авеню в ресторан «Говард Джонсон». Некоторое время мы говорили о разных вещах, потом Отто посерьезнел и спросил меня, не задумывался ли я о том, чтобы стать иезуитом. Я рассмеялся и ответил: «А разве для этого мне не нужно сначала стать католиком?» Когда я сообщил ему, что я баптист, и шутливо заметил, что вряд ли смог бы соблюдать обет безбрачия, даже если бы и был католиком, он покачал головой и сказал: «Я не могу в это поверить. Я читал ваши доклады и экзаменационные работы. Вы пишете, как католик. Вы мыслите, как католик». Я рассказывал эту историю избирателям-католикам во время губернаторской кампании в Арканзасе, убеждая их, что я больше всех остальных кандидатов похож на губернатора-католика.

Другой преподаватель-иезуит, Джозеф Себес, был одним из самых замечательных людей, которых я когда-либо знал. Худощавый и сутулый, он был талантливым лингвистом. Больше всего его интересовала Азия. Он работал в Китае, когда к власти в этой стране пришли коммунисты, и некоторое время провел в плену — в вырытой в земле яме. Результатом лишений, которые ему тогда пришлось перенести, стали болезнь желудка и потеря почки. Он вел курс, который назывался «Сравнительная культурология», однако его следовало бы назвать «История мировых религий»: мы изучали иудаизм, ислам, буддизм, синтоизм, конфуцианство, даосизм, индуизм, джайнизм, зороастризм и другие религии. Я обожал Себеса и благодаря ему узнал о том, как люди во всем мире определяют такие понятия как Бог, истина и добродетель. Зная, что многие студенты приехали из-за рубежа, он предоставил каждому возможность сдавать заключительный экзамен устно — на одном из девяти иностранных языков. Во втором семестре я получил по его предмету «отлично». Кроме меня такую же оценку заслужили только три других студента, и это стало одним из моих наивысших университетских достижений.