Распрощавшись с ними, я остался один на один с огромным городом. Я остановил такси и попросил отвезти меня на Таймс-сквер. Я никогда не видел так много ярких неоновых огней. Площадь была невероятно шумной: здесь бурлила жизнь, в том числе и ее темная сторона. Здесь я впервые увидел уличную проститутку, соблазнявшую какого-то довольно жалкого типа в темном костюме, с короткой стрижкой, в очках в черной роговой оправе и с портфелем. Он явно колебался между соблазном и страхом. В конце концов страх пересилил, и он пошел дальше своей дорогой, а она улыбнулась, пожала плечами и стала поджидать другого клиента. Я рассматривал афиши театров и объявления в витринах магазинов, и мое внимание привлекло красочное объявление: ресторан «Тедз-стейкс» предлагал большие бифштексы по цене один доллар пятьдесят девять центов.
Я решил не упускать такой возможность и, войдя в ресторан, взял бифштекс и нашел свободный столик. За соседним столом сидели молодой человек с сердитым лицом и его мать, выглядевшая очень расстроенной. Юноша несколько раз раздраженно повторил: «Это дешевка, мама. Это дешевка», на что его мать ответила, что, по словам продавца, это очень хорошая вещь. Мне понадобилось всего несколько минут, чтобы понять, о чем шла речь. Эта женщина накопила денег, чтобы купить сыну проигрыватель, который ему страшно хотелось иметь. Проблема заключалась в том, что она приобрела стандартную систему с хорошим качеством воспроизведения, «хай-фай», а ему хотелось получить одну из новейших стереосистем, звучание у которых было намного лучше и которые у следящей за модой молодежью ценились выше. Однако его мать, очевидно, не могла позволить себе такую покупку, и теперь вместо благодарности юноша во всеуслышанье орал на нее: «Все, что у нас есть, — дешевка! Мне хотелось иметь хороший проигрыватель!»
Я почувствовал отвращение. Мною овладело желание врезать ему как следует и крикнуть, что ему повезло, что у него есть мать, которая его любит, кормит и одевает, зарабатывая на это почти наверняка тяжелой работой, приносящей слишком малый доход. Я встал и вышел с чувством гадливости, не доев свой по дешевке купленный бифштекс. Этот случай произвел на меня сильное впечатление — наверное, из-за того, что пришлось испытать в жизни моей собственной матери. Он заставил меня больше ценить повседневные усилия мужчин и женщин, выполняющих работу, которую нам самим не хочется делать, но за которую мы не желаем слишком много платить. Он усилил мою ненависть к неблагодарности и стремление лучше проявлять собственную благодарность. А еще он усилил мою решимость наслаждаться счастливыми минутами жизни, не относясь к ним слишком серьезно, поскольку я знал, что по прихоти судьбы в любой момент могу лишиться всего, чего достиг.
Вскоре после возвращения из Нью-Йорка я ушел из оркестра, чтобы больше внимания уделять занятиям и участвовать в студенческом самоуправлении. Проведя одну из моих лучших кампаний, я победил на выборах президента первого курса. Мой электорат состоял в основном из католиков ирландского и итальянского происхождения с восточного побережья. Я не помню, как решился принять участие в выборах, но многие студенты оказали мне активную поддержку, и это было потрясающе. Я не затрагивал по-настоящему серьезных проблем и не имел могущественных покровителей. Вся моя предвыборная кампания свелась к низовой агитации и единственному выступлению. Один из членов моего избирательного штаба написал мне записку, свидетельствующую о масштабах нашей предвыборной деятельности: «Билл, возникли проблемы среди “Новых людей”; Ганновер набрал много голосов. Есть перспективы на третьем этаже (этаже Паллена) в Лойоле — в конце коридора, где телефон-автомат. Спасибо Дику Хейзу. До завтра. Спите крепко, господа. Кинг». Это был Джон Кинг, живчик ростом пять футов пять дюймов, капитан команды гребцов Джорджтауна и партнер по занятиям нашей однокурсницы Люси Джонсон, дочери президента, которая однажды пригласила его на обед в Белый дом, что вызвало у нас восхищение и зависть.
Накануне выборов, во вторник, студенты нашего курса собрались, чтобы послушать наши предвыборные речи. Моя кандидатура была предложена Бобом Биллингсли, общительным ньюйоркцем. Его дядя Шерман был владельцем клуба «Сторк», и он рассказывал мне замечательные истории обо всех звездах, побывавших в этом клубе начиная с 20-х годов. Боб сказал, что у меня есть опыт административной работы и что я — «человек, который умеет делать дело, причем делать его хорошо». Затем наступила моя очередь. Я не поднимал никаких проблем и обещал только добросовестно выполнять «любую необходимую работу и в любое время», независимо от того, одержу ли я победу или проиграю, а также придать выборам «дух, который прибавит нашему курсу силы и гордости, когда предвыборная гонка закончится». Выступление мое было скромным, каким ему и следовало быть: мне, как говорится, было о чем скромничать[17].