Хотя я по-прежнему тревожился за маму и Роджера, я поверил папе, когда он пообещал, что больше не будет распускать руки, — да у него уже и не хватило бы на это сил, — поэтому, когда настало время, я вернулся в Джорджтаун и приступил к занятиям на втором курсе. В июне я получил стипендию в размере 500 долларов, а требование надевать на занятия рубашку с галстуком было отменено, так что теперь я мог позволить себе более роскошную жизнь на свои двадцать пять долларов в неделю. Меня переизбрали президентом курса, — на этот раз у меня уже была настоящая программа, главное место в которой отводилось проблемам университетского городка, включая организацию религиозных служб для последователей всех религий и программу оказания услуг местным жителям, унаследованную нами от выпускного курса, — «Программу действий Джорджтаунского университета по оказанию помощи местному сообществу», в рамках которой студенты-добровольцы работали в бедных кварталах, помогая детям в учебе.
Мы, кроме того, занимались и со взрослыми, которые посещали вечерние и заочные курсы при университете, чтобы получить диплом о среднем образовании, и делали все, что было в наших силах, чтобы помочь семьям, едва сводящим концы с концами. Я тоже принимал участие в этой работе, хотя и не так часто, как следовало бы. То, о чем я узнал, живя в Арканзасе, и то, что увидел в вашингтонских трущобах, убедило меня в том, что одной только благотворительной деятельности добровольцев недостаточно для преодоления бедности, сочетающейся с дискриминацией и отсутствием возможностей, которые держали в тисках столь многих из моих сограждан. В результате я стал еще более решительным сторонником инициатив президента Джонсона в сфере гражданских и избирательных прав и борьбы с бедностью.
На втором курсе мои усилия также были сосредоточены главным образом на учебе, но это продолжалось недолго. На двух последних курсах в Джорджтауне, в годы учебы в Оксфорде и на юридическом факультете Йельского университета систематические занятия все более уступали место политике, личному опыту и самостоятельным исследованиям.
Пока же я находил много интересного в аудиторных занятиях: изучение немецкого языка, увлекательный курс Мэри Бонд, посвященный крупнейшим английским писателям, и курс «История политической мысли», который вел Ульрих Аллерс. Аллерс, несколько грубоватый немец, написал следующее короткое замечание на моей работе о правовой системе в древних Афинах: «Тяжеловато, но вполне пристойно». В то время я воспринял это как сомнительную похвалу. Однако после нескольких лет работы на посту президента я бы что угодно отдал за такие слова.
В первом семестре я получил «посредственно» на экзамене по микроэкономике, которую преподавал Джо Уайт. Во втором семестре профессор Уайт читал нам курс макроэкономики, и за нее я получил «отлично». Я полагаю, что обе эти оценки определили мое будущее, поскольку в качестве президента я достиг неплохих результатов в области национальной экономики и никудышных — в том, что касалось моего собственного экономического положения, по крайней мере в те годы, когда я находился в Белом доме.
Европейскую историю нам преподавал Луис Агилар, кубинский эмигрант, который был лидером демократической оппозиции при режиме Батисты, пока его не сверг Кастро. Однажды Агилар спросил меня, чем я намерен заниматься в жизни. Я сказал ему, что хочу вернуться домой и заняться политикой, но что меня начинает интересовать и множество других вещей. Он ответил задумчиво: «Выбор карьеры подобен выбору жены из десяти подруг. Даже если выберешь самую красивую, самую умную и самую добрую женщину, все равно испытываешь боль от потери остальных девяти». Хотя он любил свою работу и был отличным преподавателем, мне казалось, что для профессора Агилара Куба была воплощением тех остальных девяти женщин, соединенных в единое целое.
Самым памятным для меня на втором году обучения стал курс профессора Уолтера Джайлса «Конституция и правительство США», который он по большей части строил на анализе дел Верховного суда. Рыжеволосый, коротко стриженый Джайлс был убежденным холостяком, чьей жизни придавали смысл студенты, любовь к конституции и социальной справедливости и неизменное страстное увлечение командой «Вашингтон Редскинз». Он приглашал студентов на ужин к себе домой, а некоторые счастливчики даже посещали вместе с ним матчи с участием «Редскинз». Джайлс был демократом либерального толка из штата Оклахома, что было необычно и тогда, а в наши дни стало настолько редким, что его следовало бы занести в Красную книгу.