Моя профессия

Это очень большая группа. Студенческие концерты обычно идут целыми пачками, и происходят либо осенью, в период съезда студентов к началу занятий, либо во время каникул, либо весной, когда выпускники празднуют свое окончание. Это замечательные концерты. Одни из самых счастливых по ощущениям и прекрасных по единству образа. Образ этот – молодость, здоровье, счастье. И еще одно слово необходимо присоединить, это слово – «будущее». Все равно, как называется то учебное заведение, в которое я приехал на концерт; все равно, какая будущая профессия моих зрителей. Химики, педагоги, энергетики, врачи, историки, агрономы. Перечисляя сейчас все эти специальности, я тем самым вызвал в памяти и улицы, и здания, и залы: большой клуб Московского университета с винтовой лесенкой на сцену, квадратную аудиторию Педагогического института на Девичьем поле, но образ зрителей, наполняющих эти аудитории и залы, – единый, и слово «будущее» в нем основное и самое важное. Эти люди готовят себя к жизни. Не к своей только жизни, а к будущей жизни страны. В их зрачках счастье мечты. Не абстрактной, а реально осуществимой мечты, потому что будущее – это они сами.

Выступление перед студентами – это праздник, это всегда счастье. Сколько бы ни было таких выступлений, от них нельзя устать. И выступать на таком концерте хочется побольше, показать всех кукол, какие только лежат в чемодане и ширме.

Счастье это складывается из многого.

Прежде всего из чуткости и предельности зрительского восприятия. Не только в том дело, что они аплодируют с энергией, которая может обрушить стены, кричат до хрипоты и хохочут с такими взрывами веселья, что, продолжая петь, сам начинаешь улыбаться. А слушают они и смотрят так внимательно и чутко, что через секунду после приступа хохота возникает такая тишина, будто в зале нет ни одного человека, ни одного зрителя.

И тогда каждая спетая буква становится счастьем и каждый жест куклы – радостью. И лучше поешь и тоньше играешь.

Но радость этого концерта состоит не только в актерских ощущениях в момент выступления. Зрителей воспринимаешь в какой-то степени еще и как своих детей, своих учеников. И чувство это усилено, когда концерт завершает праздник выпускников.

Лица окончивших возбуждены большим событием – получением путевки в жизнь. В антракте я вижу, как в фойе и коридорах юноши и девушки, которые только сегодня стали врачами, агрономами или архитекторами, записывают друг у друга адреса, взволнованно в последний раз ходят группами или парочками.

Завтра они разъедутся по стране. Они увезут с собой формулы химических реакций, знания по сопротивлению материалов или интегральным исчислениям, но они ведь и меня увезут с собой. Они и со мной прожили эти годы. Я знаю это по тому, как они только что меня встречали и провожали. В их аплодисментах, в их криках, в их записочках с просьбой спеть Чайковского или «Вернись», в их настойчивом желании еще раз увидеть «Укрощение тигра» я ощутил, что это «еще раз» есть одновременно и в последний раз.

Значит, память о «Тигре» или «Хабанере» разъедется завтра по городам страны. В Томск, Куйбышев, Архангельск, Читу, Астрахань. И мне начинает казаться, что и я что-то прибавил к их знаниям. Правда, это не формулы и не числа, но это образы и темы, это ощущения каких-то сторон жизни, которые тоже пригодятся им, как пригодятся образы прочитанных книг, спектаклей, кинокартин. Обязательно пригодятся, если останутся в дневнике их памяти, как они сами остались в моем дневнике.

Один за всех

Но некоторые концерты сохранились в воспоминаниях об одном человеке, как бы соединившем в себе образ всех зрителей этого концерта. Вероятно, потому, что образ этот оказался самым обобщающим, память и отбросила все остальное.

Я не помню, в какой из предвоенных годов вместе с группой других актеров-москвичей я вылетел на самолете для участия в концертах, посвященных празднику пуска одного из заводов на Украине. Совсем не помню, что я там исполнял, но привез я с собой оттуда образ человека, которого сперва заметил в первом ряду партера – очень он заразительно смеялся.

На следующий день я был в прокатном цехе. Человек в закопченных брюках, без рубашки, черным железным крюком направлял быстрое движение раскаленной светящейся стальной ленты. На его обнаженном торсе было столько мускулов, сколько бывает только на рисунке в книге по пластической анатомии. У него было такое сосредоточенное лицо, что я никогда не узнал бы в нем моего зрителя, если бы он наскоро не улыбнулся мне. Именно наскоро, так как улыбаться ему было некогда.

А на другой день я был у него в гостях в комнате с добела вымытым полом, чистыми половичками и аккуратной белой скатертью обеденного стола. На хозяине костюм, под которым не видно мускулов, и только глаза да тяжелые кисти рук остались такими же, какими я их видел вчера.

И мне было приятно, что этот человек – мой зритель. Что о моем выступлении он говорит и весело и серьезно. Что я оказался нужным ему и таким, как он, на их празднике, что я в этом празднике участвовал.