Моя профессия

Образ профессии, воплощенный в одного человека, часто сильнее, чем сумма наблюдений над отдельными людьми.

Я много выступал на концертах для врачей. Выступал в больницах, в медицинских институтах, в конференц-залах съездов. На одном из моих концертов среди зрителей был крупнейший хирург нашей страны Сергей Сергеевич Юдин. Не знаю, почему ему показалось, что я должен видеть его операции.

Я пришел в больницу и не успел опомниться, как на мне уже был белый халат, и шапочка, и маска, а сам я оказался стоящим в операционной вместе с профессором и студентами, одетыми так же, как и я, в костюм заговорщиков из детективного фильма. Только глаза блестят сквозь щели масок.

На столе, покрытый простынями, лежит невидимый человек, а мой бывший зритель длинными пальцами в резиновых перчатках деловито, неторопливо и очень быстро раздвигает кишки, что-то отрезает, что-то защипывает, укладывает на место желудок и, повернувшись к ассистентам, говорит: «Можете зашивать!»

А потом он ведет меня по палатам, и я вижу спасенных им людей. Людей, которые должны были умереть, а теперь будут жить. Маленьких детей, юношей, девушек, стариков... Каждому он говорит «ты», каждого называет по имени и каждого любит. И все они смотрят на врача влюбленными глазами надежды или благодарности, глазами детей. И становится понятно, на чем основана любовь детей к матери и матери к детям. На чем основана гордость матери.

И теперь, выходя на эстраду перед зрительным залом, в котором сидят врачи, я всегда вспоминаю Сергея Сергеевича Юдина и больных в его палатах.

Перед каждым выходом на сцену в любом концерте так или иначе волнуешься. Это неизбежно для всякого актера. Волнение бывает разной степени, разного характера и чаще всего это правильное, творческое волнение.

Иногда оно окрашено событием дня, праздником, которому посвящен концерт. Праздником страны, города, завода, учреждения. Приподнятость зрительного зала передается и нам, актерам. Разных людей, разные глаза и разные темпераменты встречаю я, выходя на эстраду: члены правительства; генералы и офицеры в парадной форме, с орденами и медалями; иностранцы, поминутно что-то спрашивающие у своих переводчиков, которым некогда переводить, потому что самим интересно смотреть; шахматисты, говорящие в антрактах о малопонятных мне цейтнотах и ферзевых гамбитах; разнонациональные спортсмены, еще не остывшие от прыжков, бега и метания диска, держащие в руках кубки, призы и грамоты, врученные им только что, перед самым концертом.

Иногда творческое волнение вытесняется волнением опасности. Опасности неудачи. Боишься слишком длинного зрительного зала, плохого освещения или позднего времени, заставляющего зрителя спешить на трамвай или в метро. Эти «технические» опасности вредно отражаются на выступлении, так как их трудно победить. Качество исполнения не приблизит далеко сидящих зрителей, не увеличит света фонарей и не отодвинет стрелки часов.

У Горького

Но бывают опасности, мобилизующие творческие ощущения, усиливающие их.

Это опасности строгой оценки. В какой-то степени такая опасность существует на каждом концерте. Но она увеличивается, если зрителями оказываются люди, сами занимающиеся искусством, если это музыканты, художники, писатели, актеры.

Таких концертов бывает много. Адреса их в Москве довольно постоянны: Центральный Дом работников искусств, Дом архитектора, Дом литераторов, Дом актера.

Я и боюсь этих концертов и люблю их. Ответственность за качество приобретала особый характер, когда, выходя на освещенную сцену, я видел прямо перед собой внимательные знакомые глаза Гольденвейзера, Шостаковича, Улановой, Марецкой, Бирман, Завадского, Маршака, Эренбурга.

Ставишь ширму, надеваешь кукол на руки и знаешь, что любая фальшь, безвкусица, кокетство будут ими замечены, и мне будет стыдно, даже если они ничего мне и не скажут. А они обязательно скажут – сейчас ли, после концерта, потом ли, когда мы встретимся в гостях или на другом таком же вечере.

И ответственность эта увеличивает радость выступления и чувство удовлетворения, если оно оказалось удачным.

Но еще ответственнее становится выступление, когда оно адресовано одному человеку и когда этот один – самый серьезный оценщик качества и самый опасный судья. Потому опасный, что суду его абсолютно веришь.

И естественно, что я очень испугался, хотя и очень обрадовался, когда зимой тридцать пятого года драматург Афиногенов передал мне просьбу Алексея Максимовича Горького приехать к нему в «Сосны» и показать кукол. «Соснами» называется место под Москвой – сосновый бор на крутом берегу Москвы-реки. Там был загородный дом Горького.

Пока мы ехали по снежной морозной дороге, я, качаясь в машине, вспоминал о том, как Горький был на одной из программ Мюзик-холла. Не помню, кто мне об этом рассказал, и не знаю, было ли все это так на самом деле, но рассказ этот меня и смешил, и пугал.