Мой любимый герцог

Опоздание на занятия считалось серьезным, очень серьезным нарушением. Каблуки Аннабель выбивали бешеное стаккато на каменных плитах Сент-Джонса, и, прерывисто дыша, она остановилась лишь перед тяжелой дверью кабинета Дженкинса.

Ее жизнь превратилась в сплошную беготню. Она разрывалась между выполнением заданий, собраниями суфражисток, скудно оплачиваемым репетиторством, вдобавок позировала Хэтти в качестве Елены Троянской. Спокойствие и самообладание, которые она когда-то пыталась воспитывать в себе, рассыпались в прах.

Аннабель еще не успела отдышаться, когда дверь распахнулась и на пороге возник долговязый профессор Дженкинс.

Внутри у нее все сжалось.

– Мисс Арчер, – начал он мягко, – мне показалось, что кто-то галопом несется по двору.

– Профессор, я…

– Камни здесь такие неровные. Вы могли бы споткнуться и разбить голову, вот был бы ужас! – Он отошел в сторону. – Входите. – Его брови мрачно сдвинулись. – Ваша компаньонка уже здесь.

В кабинете Дженкинса пахло старыми бумагами. Помещение напоминало собор – сводчатый потолок был выше, чем ширина комнаты, в лучах света, падавшего из окон, плясали пылинки. Книжные полки прогибались под тяжестью томов в кожаных переплетах и диковинных античных находок из Средиземноморья, в основном потрескавшихся или поломанных. В центре стоял письменный стол, деревянная твердыня с высокими стопками бумаг слева и стратегически расположенным бюстом Юлия Цезаря справа. Стратегически, потому что суровые незрячие глаза мраморного императора были устремлены прямо на того, кто занимал место напротив Дженкинса. Именно из-за Цезаря сегодня Аннабель чуть не запуталась в собственных ногах, до такой степени своим острым носом и властным хмурым взглядом он напомнил ей одного герцога. Девушка опустила тяжелую сумку на пол рядом с креслом, стараясь дышать спокойно.

– Добрый вечер, миссис Форсайт.

Компаньонка посмотрела на нее сверху вниз, что было довольно непросто, поскольку миссис Форсайт сидела. Ради нее ворчливый Дженкинс втиснул кресло в оставшееся у камина пространство. Пожилая дама вышивала, держа пяльцы на коленях.

– Вы так раскраснелись, – заметила миссис Форсайт. – Вам это не идет.

– Цвет лица – ее личное дело, – ответил Дженкинс, усаживаясь за свой стол. – Гораздо больше меня беспокоит состояние ее ума.

Аннабель опустилась на свое место. Реплика профессора не сулила ничего хорошего.

Дженкинс достал из одной из стопок бумаг тонкую папку и шлепнул ее на стол, явно собираясь разгромить ее работу в пух и прах.

– Ваше эссе удивило меня.

– О, – едва слышно произнесла Аннабель.

– Нельзя сказать, что оно никуда не годится, – продолжал Дженкинс, – но все же заметно слабее, чем раньше. Разумеется, уровень ваших работ обычно исключительно высок. Например, ваше предыдущее эссе было просто блестящим. Но я предпочитаю искоренять заразу в зародыше, пока она не разъела все вокруг.

– Заразу, – повторила Аннабель.

В общении с представительницами прекрасного пола этот человек не слишком-то выбирал выражения. В другой раз Аннабель оценила бы острое словцо. Но ее сердце все еще яростно колотилось. На груди проступили бисеринки пота. К концу урока сорочка станет липкой и колючей.

– Как ни прискорбно, должен заметить, что в данном случае зараза – наиболее подходящий термин, – сказал Дженкинс. – Вашим формулировкам местами не хватает точности, я бы даже сказал, что они совершенно размыты. А ваши выводы? Да, вполне обоснованные, но отнюдь не оригинальные.

Миссис Форсайт сидела, не шелохнувшись, в своем кресле.

Аннабель глубоко вдохнула, подавив волну тошноты, поднимавшуюся в желудке.

Дженкинс снял очки, демонстрируя всю силу своего неодобрительного взгляда.

– У меня сложилось впечатление, что ваши мысли все время путались. Поэтому я должен спросить – это всего лишь случайный промах или вы предаетесь возлияниям?

Аннабель не сразу нашла, что сказать.

– Вы спрашиваете, не пью ли я?

– Именно, – сказал Дженкинс, его пальцы теперь барабанили по столу. – По утрам или по вечерам?

Аннабель чуть не рассмеялась. Всемирно известный эксперт по Пелопоннесским войнам считал, что она пишет свои работы, предварительно набравшись. Конечно, среди студентов мужского пола это было обычным явлением, но вряд ли смягчало выпад профессора. Если ее умственные способности стали вызывать сомнения, что же вообще у нее осталось?

– Нет, сэр, – ответила она, – я не пью.

– Хм…

Ее ответ, казалось, не слишком убедил его.

На мгновение у Аннабель возникло искушение рассказать ему все как есть, нехитрую правду о заразе, разъедающей ее мозг…

То блестящее эссе она написала в Клермонте, очевидно, в порыве вдохновения, паря на крыльях великой иллюзии. Но с тех пор как вернулась в Оксфорд, Аннабель просто выбивалась из сил и постоянно недоедала. Денег от продажи платьев Мейбл хватило лишь, чтобы заплатить Гилберту за январь. Но теперь ей приходилось по многу часов позировать Хэтти, а значит, оставалось меньше времени для оплачиваемой работы. А меньше денег означало меньше еды.

Вряд ли Аннабель могла признаться профессору, как обстоят дела.