Мои Белые Боги

– Гелла говорит, она так ничего и не ела и не сказала ни слова, – шепнула Илия, сочувствующе вздохнула и положила руку на плечо Гриса.

– Мы думали, что спасли ее, а теперь вынуждены смотреть, как она медленно тает, – ответил Грис с жалостью глядя на ослабшую, изможденную девушку с бесконечно далекой Земли.

Илия скатилась вниз, к ногам драгэти, поцеловала его руку и ласково сказала: – Не терзайся мой любимый господин, влей в нее жизнь теми ниточками…

– Не начинай снова. Нельзя использовать те ниточки против воли человека. Тогда она была без сознания и умирала, теперь сама не хочет жить.

– Так много изменилось в укреплении, – шепнула Илия, – люди удивлены: человек в одиночку смог победить трёх мори. Это чудо. Ваши боги полюбили людей и стали нашими богами, да будут благословенны их ветра удачи. У людей появилась надежда. Это бесценно, это будущее!

– Кажется, она проснулась. Саша, Саша, – звал бархатный голос Гриса, увлекаемую в безликую пучину сна победительницу трех мориспен.

В этот раз сон был глубокий, освежающий и, открыв глаза на хорошо изученный каменный блок, Саша равнодушно подумала, что умирает.

– И вовсе не страшно и не больно, только может остаться…как-то не хочется пока.

На просторной кровати во время болезни Саша спала исключительно отвернувшись к стене. У противоположной стены на каменном диванчике, покрытом синим матрасом из водорослей сидя спала Гелла. Спала она, скрестив руки на груди, и, думается перед отходом ко сну хмурилась, глядя на спящую Сашку, на ее безразличие и не послушание. Вылитая Фрекен Бок, не терпящая отступлений от утвержденных внутренней цензуры ценностей. Не то, чтобы она – плохой человек, вовсе нет. Замечательный человек, еще и ярый консерватор. Во сне у нее милое лицо. Оказывается, чтобы стать приятным человек нужно расслабиться.

Саша села на край кровати, дождалась пока перестанет кружиться голова, по глоточку не спеша и растирая ножки, выпила сладкий отвар из ягод. Привкус непривычный, но приятный. За одиннадцать дней лежания ноги словно и забыли, как ходить. Голова чуть кружилась при каждом шаге, но не так сильно, чтобы будить уставшую за день Геллу. Входная дверь в гостиной закрыта. Всё осталось таким же, как было в ночь похищения. Мориспен проследили за собирающими травы и мох бангки и тайком проникли в укрепление. При этом погибли три человека, в том числе тот юноша-дозорный и трое женщин-бангки. Хала лежит в маленьком госпитале на уровне, где живет ее народность и не приходит в сознание. Ее глубокий сон вряд ли когда-нибудь закончится, слишком серьезные раны.

– Надо обязательно навестить, ведь она – первая кого я встретила в этом мире, помогала мне, учила языку. Может все-таки случится маленькое чудо, может драгэти смогут вырвать целительницу из царства сна и залечить раны, – подумала Саша и открыла дверь в ванную комнату, где теплая вода и мягкая губка из водорослей смывали новые, засохшие капельки липкой жижи с неузнаваемого Сашиного тела. На правом бедре синяк, на левом колене желтый синяк, на руках и животе такая же «живопись». Застыв под душем она притянула левую руку. Мизинец перевязан материалом бежевого цвета, закреплен мягкой, широкой повязкой у самого основания. Вздрогнувшими пальцами Саша развязала повязку и подумала, что это ужасно. Просто ужасно выглядит оставшийся на месте прелестного пальчика обрубок. Долгожданные слезы смешивались с теплой водой и если и приносили облегчение, то совсем не такое сильное, на какое можно было бы надеяться. Испытания меняют нас безвозвратно, сама жизнь неотвратимо меняет нас вызывая совсем разные чувства – у кого-то сострадание, у кого-то желание защищаться и больше никогда не пережить подобное испытание перерастает в озлобленность. Как остаться человеком в нечеловечески-жестоком мире? Как не зачерстветь? Не закрыться безразличием, за работой, осуждением, не огрубеть до жестокости, остаться здесь и не стать частью этого круговорота? Обратный путь до постели величием подвига можно сравнить с путешествием Колумба. Кружилась голова и троекратно усилилась боль в пальце. Саше не спалось, она думала о том, как можно жить с таким ужасным пальцем, что она теперь может делать, как прежде, а что не может. Пусть откушенная часть мизинца мала по сравнению с телом, это «тоже я». Тоже моё!

– Переварит мой мизинчик и выкакает. Надеюсь, ноготь вопьется ему в кишки!..Ан нет, не вопьется. Я же его грохнула, – злорадно подумала Сашка, и едва дрогнувшие уголки губ означали улыбку.