Мое преступление

– Может быть, ты права, а может, и не совсем. – Ее брат все еще упорствовал, хотя и было видно, что его решимость ослабла. – По моему мнению, он все-таки пытался нас сдать. И я, с твоего разрешения, пока буду придерживаться этой версии. А теперь принеси мне чего-нибудь выпить, ради бога, пока я не засох, как верблюжья колючка!

Она принесла ему бренди с содовой, и он осушил стакан одним глотком.

Выходить из тайной комнаты в галерею было все еще слишком опасно, но я уже начал обдумывать, как нам быть дальше. Вскоре, несомненно, слуги все узнают. Раньше или позже новости дойдут до деревни, а затем и до полиции.

Мы обсудили это между собой, ни на что не закрывая глаза. Похоже, оставалось только одно решение. Эвелин должна сказаться больной, это позволит отозвать Гарриет из Бата, чтобы она ухаживала за сестрой. Кроме того, Уэльману требовалось доверенное лицо среди слуг, и для этой цели лучше всего подходила Тернер, старшая горничная. Рано или поздно эта женщина неизбежно обнаружит наш заговор – а раз так, то пусть это случится как можно раньше, причем лучше всего ей узнать о нем из наших уст.

Мы позвали Тернер и объяснили, что отдаем наши судьбы в ее руки. Добрая женщина все поняла правильно: у нее самой был брат, и оба они любили Эвелин как родную.

Пока наши планы развивались успешно. Ничего не предвещало, что это не может продолжаться и дальше.

Гарриет, к сожалению, не смогла вернуться из Бата: ее тетя по-настоящему серьезно заболела и действительно нуждалась в помощи. Эвелин, однако, очень ловко симулировала недомогание, и хотя это заставило меня спросить себя, до какой степени допустимо зайти во лжи, пусть даже это ложь во спасение, я заставил себя также подумать о том, что есть зло и благо для этой несчастной семьи, – и согласился стать сообщником. Тем не менее становилось все яснее, что мы получили лишь краткую передышку. Опасность никуда не делась. В любой день, любой час могло последовать разоблачение. Теперь мы не понаслышке знали, что означает выражение «бояться собственной тени».

Возможно, мои страхи могли стать причиной ошибки, но были моменты, когда я думал, что сэр Борроу стал подозревать нас. Его манера общения, ранее обычно холодновато-корректная, внезапно стала агрессивной, и он начал расспрашивать меня более дотошно, чем прежде. Слышал ли я какие-либо новости о его «проклятом сыне»? Правда ли, что Эвелин до сих пор беспокоится об этом «никчемном негодяе»? На все его вопросы я отвечал с предельной осторожностью и, надеюсь, сумел не выдать нашу тайну – хотя один Бог знает, чего мне это стоило.

Позже я обнаружил, что сэр Борроу проверяет спальню Эвелин. В тот же вечер, после ужина, он заговорил о Кеннингтоне. Как ни странно, мнение баронета об этом доблестном солдате оказалось точно таким же, как у его сына: он не доверял Кеннингтону, сомневался в его послужном списке и под конец самым несправедливым образом заклеймил его как «авантюриста без гроша в кармане». Я отлично знал, что доход капитана составляет восемьсот фунтов в год, – и, пораженный этой клеветой, осмелился высказать свое несогласие. В результате произошла бурная ссора, после которой, правда, сэр Борроу принес мне свои извинения – но в такой форме, какую я при любых других обстоятельствах ни в коем случае не счел бы достаточной. Как бы там ни было, мне пришлось стерпеть это, а потом еще и выслушать, что отныне для Кеннингтона двери этого дома закрыты навсегда. Затем хозяин Борроу-Клоуз направился в свой кабинет, а я поспешил в комнату священника, чтобы рассказать о своих подозрениях.

Саутби всегда больше всего опасался своего отца. Мои новости встревожили его, и он, не колеблясь, подтвердил мои опасения: если старик обнаружит его, то первым же делом вызовет полицию. Эвелин, по-видимому, была того же мнения. Когда мы остались одни, она призналась, что все происходящее погружает ее в пучину беспросветного ужаса.

– Хорошо хоть капитан Кеннингтон приедет сюда на выходные… – сказала она.

Я был вынужден передать несчастной девушке, что сказал сэр Борроу, и это, разумеется, не улучшило ее состояние. «Иногда мне хочется умереть», – были ее слова.

И я, зная, как велики страдания этой честной души, молил Бога, чтобы ей были даны силы выстоять…

Назавтра, перед вечерней, мне предстояло лично встретиться с Лайонелом Местером – и испытать самый большой страх за себя, равного которому я не испытывал за все время моего участия в этом прискорбном деле. Уже близился канун субботы, и я возвращался через лес из Борроу-Клоуз в нашу старую и, к слову, прекрасную приходскую церковь, где меня ожидал хор певчих. В ста ярдах от жерла колодца, где начинается тайный ход, я снова заметил невысокого толстячка, которого Уэльман счел «внештатным детективом». На этот раз он не стал отворачиваться, а сделал мне знак, призывая отойти с тропы в заросли. Оказавшись там, он сразу же представился:

– Вы слышали обо мне, сэр. Я – Лайонел Местер, друг мистера Саутби.