Мое преступление

Я согласился и, надев шляпу, немедленно вышел из дома вместе с Уэльманом. Наш путь лежал через Адамову чащу, и, признаюсь, я испытал некоторую тревогу, увидев идущего навстречу незнакомца – лишь в ста шагах от старинного колодца, в котором начинается тайный ход. Это был невысокий толстячок в саржевом пиджаке, черных кожаных гетрах и фуражке; заметив нас, он тут же остановился, а затем повернулся к нам спиной и, пока мы проходили мимо, делал вид, что закуривает сигарету.

– Это не полицейский, – сказал я Уэльману, когда незнакомец уже не мог нас подслушать. Дворецкий согласился со мной, однако тут же добавил:

– Но он вполне может быть внештатным агентом, сэр. Я слышал, что в Лондоне есть такие. Говорят, они постоянно переодеваются, чтобы их не узнали. Я бы ему не слишком доверял, сэр.

– Не собираюсь доверять ему вообще, – сказал я. – Надеюсь, он принял меня за шофера.

– Может быть, сэр. Сейчас шофер – едва ли не самая распространенная специальность. Еще недавно мы держали несколько конных выездов, но теперь хорошего кучера не найти: все они желают быть шоферами… А этот человек, сэр, – он тут явно что-то вынюхивает, за кого бы он вас ни принял. Даже если таких людей привлекают к работе на полицию, всякий раз, когда они оказываются рядом с домом, меня тянет проверить, на месте ли столовое серебро. Вот клянусь Богом, сэр!

Я заверил старика, что он поистине laudator temporis acti[55], но не услышал от него ответа. Мы продолжили наш путь и вскоре оказались в усадьбе.

Эвелин была ужасно взволнована, но ничего не могла мне сказать, поскольку рядом находился сэр Борроу. Баронет явно заметил, что его дочь близка к истерике, и когда она с вымученными извинениями удалилась, он намекнул, что догадывается: Эвелин, должно быть, получила какие-то известия от его негодяя-сына.

– Что бы это ни было, – добавил он, – я не хочу больше ни слова слышать о мерзавце. Если даже пришло извещение, что мальчишка переместился на шесть футов под землю, – тем лучше! Надеюсь, что вскоре мы получим именно такую весть. Это правда, Коуп, и ни лично вы, ни ваша христианская философия не может изменить моего мнения. У меня больше нет сына. И я пытаюсь забыть, что таковой у меня когда-то был.

Я сдержал гнев, хорошо зная, сколь мало такой человек, как сэр Борроу, готов выслушивать упреки. К счастью, он почти сразу распрощался со мной, намереваясь отправиться в город. Едва баронет уехал, мы с Эвелин сразу же поспешили в комнату священника, чтобы увидеться с Саутби.

Должен сказать, он был в плачевном состоянии: лицо и руки в царапинах от шипов ежевики, одежда забрызгана грязью, щетина на подбородке, покрасневшие от усталости глаза. Мне даже показалось, что молодой человек пребывает в горячечном бреду: он что-то бессвязно говорил о кораблях, о море, о тех, кто предал его самого и его друзей… Впрочем, чуть позже, немного успокоившись, Саутби объяснил: обстановка тюрьмы повлияла на него столь тяжко, что если бы ему пришлось задержаться в Паркхерсте еще ненадолго, он сошел бы с ума.

– Я не могу вернуться туда, Коуп, клянусь Богом, – сказал он. – Вы не представляете, что это значит для человека моего образа жизни. Я должен был бежать – или мне конец. Если они попытаются схватить меня… что ж, живым не дамся. Я сразу дал себе эту клятву – и сдержу ее.

– Но, что же вы собираетесь делать дальше, Саутби? – воскликнул я. – Вы ведь должны понимать: мы не сможем укрыть вас здесь надолго.

Юноша вызывающе засмеялся, отбросив со лба непокорную прядь черных волос. Теперь это вновь был прежний Саутби: тот, каким я знал его до ареста.

– Лайонел позаботится об этом, – сказал он. – Я во всем доверяю Лайонелу. Он вытащил меня из тюрьмы – и он знает, что я больше туда не вернусь. Вам тоже нужно доверять Лайонелу. Он честен до последнего волоска – но тюрьма, которая может удержать его, должна быть покрепче, чем Паркхерст. Это была его идея насчет моторной лодки – кто бы еще додумался до такого? – его и его друга из Хендона. Oни подобрали нас возле берега бухты во время прилива и задолго до утра высадили на острове Хейлинг[56]. Я знал, что все получится, если за дело возьмется Лайонел!

– Тогда почему капитан Кеннингтон ничего не знал об этом? – спросил я, чувствуя, что затрагиваю опасную тему

На его лицо легла тень. Молодой человек пристально уставился на Эвелин: казалось, он так и не решится заговорить.

– Я не доверяю Кеннингтону… – все же сумел произнести Саутби, – не до конца доверяю. Имей в виду, Эвелин, твоя доля тут – четвертак, а Кенингтон – не тридцать центов[57]… И ты всегда должна это помнить.

Эвелин, девушка с твердым характером и добрым сердцем, вспыхнула от этих слов.

– Не смей так говорить о капитане Кеннингтоне! – воскликнула она. – Он единственный друг, который оставался тебе верен! Ты должен быть благодарен ему!