Моё пост-имаго

– Все интереснее и интереснее, – сказал доктор таким тоном, с каким обычно констатировал чью-то смерть.

Несколько чемоданов, цилиндрическая шляпная коробка и парочка больших саквояжей были перевернуты и разворочены; все их содержимое валялось на полу: инструменты, книги, переносной фонограф без записывающих цилиндров, фотографический аппарат без стекол для съемки. Дорожные костюмы профессора были свалены в кучу, кто-то вытащил из шляпной коробки и бросил рядом песочный пробковый шлем.

Доктор взглянул на зашторенное окно, быстро прошел через гостиную к спальне, толкнул дверь и, никого там не обнаружив, вернулся.

– Кто бы в квартире профессора ни побывал, – сказал он, – сейчас их здесь нет.

– Думаю, и дневников тут никаких нет, дядюшка. – Джаспер склонился над чемоданами, разглядывая перелопаченный багаж.

– Ну разумеется, нет. Кто-то либо отчаянно пытается сохранить то, что происходило в экспедиции, в тайне, либо, напротив, намерен первым узнать все подробности.

– Ой! Как же так! Как же так! – запричитал мистер Келпи, подняв с пола пробковый шлем профессора Руффуса.

Доктор Доу шумно втянул носом воздух.

– Мистер Келпи, вы чувствуете это? – спросил он.

– Приторный запах? Я ведь говорил… это из-за инсектария.

– Нет. Тут что-то другое.

– Чернослив! – воскликнул Джаспер, принюхавшись. – Когда миссис Трикк печет черносливовый пирог, у нас пахнет точно так же!

Доктор кивнул.

– В квартире есть чернослив? Запах довольно свежий.

Мистер Келпи огляделся по сторонам и покачал головой.

– Ничего такого здесь нет. Квартира пустовала больше двух месяцев. Сюда заходил лишь я… ну, и саквояжные курьеры сегодня утром.

– И еще консьерж, – добавил Джаспер. – Может быть, он ел пирог, когда приходил?

– Может быть…

Доктор опустился на обтянутый бурым вельветом диван, достал из внутреннего кармана пальто портсигар и закурил папиретку, добавив к запахам квартиры еще и аромат вишневого табака. Облако бордового дыма начало разрастаться над его головой.

– Кто бы мог подумать… – негромко проговорил доктор, глядя, как мистер Келпи, всхлипывая, складывает вещи коллеги. – У кого-то в этой истории, оказывается, есть свой собственный интерес. Любопытно-любопытно…

Доктор задумался: «Кто-то опередил нас и забрал дневники. Но кто это был? И зачем им это? Слишком мало сведений, слишком мало…»

Джаспер тем временем разглядывал гостиную. Особенно его вниманием завладела странная конструкция, стоявшая у противоположной от окна стены. Мальчик понял, что это и есть тот самый инсектарий, о котором говорил мистер Келпи. К большому стеклянному ящику были пристроены различные механизмы и датчики: видимо, регуляторы температуры и влажности. Почти все пространство внутри ящика занимали тонкие жерди, с которых на ниточках свисали сморщенные, похожие на древесные листы, продолговатые комки размером с Джасперову ладонь каждая.

– Это ведь не бабочки, – заметил мальчик.

– Это еще не бабочки, – уточнил мистер Келпи. Закрыв один из чемоданов профессора Руффуса, он подошел к стеклянному ящику. – Это куколки сонных малехов. Бабочки из них появятся лишь через две недели.

– А я думал, что бабочки появляются из гусениц.

– Так многие думают. У бабочки несколько стадий развития. Из яйца она превращается в гусеницу, а затем окукливается. После чего линяет и становится имаго.

– Имаго? – Джаспер подивился чудному слову.

– Взрослое насекомое, – сказал доктор Доу.

– Верно. – При помощи специального регулятора мистер Келпи повысил уровень влажности в инсектарии – на стеклянных стенках тут же проступили мелкие зеленоватые капельки. – Все те бабочки, которых вы видели у нас на кафедре, все эти, – он кивнул на стены квартиры, – это имаго.

– То есть люди – это тоже как бы имаго? – спросил мальчик.

Мистер Келпи удивленно поглядел на доктора, но тот лишь пожал плечами. Странные слова Джаспера то ли испугали, то ли взволновали помощника главы кафедры: он вдруг снова весь покрылся потом. Достав платок, бабочник принялся поспешно им обтираться.

Наивные детские суждения часто сбивают с толку и порой, каким бы ты ни был умным, ответить на вопрос, заданный ребенком, становится весьма сложно. Мистер Келпи не привык разговаривать на научные темы с мальчишками – обоим его студентам было за тридцать.