Мне больно, Олег!

Но Олег жестко вернул меня на место, и хоть ничего и не сказал, но следующие три удара были особенно жестоки: ремень захлестнул ребра, достал до груди, ужалил ее кончиком, и из моих глаз брызнули горччие слезы.

Потом он снова хлестал по спине, но я уже не осознавала происходящего.

Боль рвалась во мне на части, стремясь успеть и туда, и туда, и еще к лопаткам, по которым тоже пришлись жесткие удары. Я потерялась в боли и жаре, дошла до предела, познав то, что хотел объяснить мне Олег и…

В жарком мареве сознания уже не оставалось мыслей. Не оставалось желаний, кроме двух противоположных: уползти, убежать, скрыться. И остаться и подчиниться, дав этой боли пройти сквозь меня.

– Еще… – слышу я сквозь звон в ушах. – Еще пять ударов. Не дергайся, не напрягайся. Кричи в подушку.

Он считал их сам. Ледяным сиплым голосом.

– Пять.

Хлесткий резкий удар ложится поперек попы, пылающей огнем.

– Четыре.

Со свистом с размаху ремень кусает мою спину, я чувствую как расходится кожа между лопатками.

– Три.

Ребра с захлестом, испарина и дрожь.

– Два.

Смачно, со всей силы, такой сильной боли я не чувствовала никогда.

– Один.

Вдоль бедер. И самое страшное: кончик ремня зло жалит промежность, так что я не могу сдержать визга!

Олег мгновенно оказывается рядом. Одна ладонь ложится на мои губы, затыкая меня, другая рука раздвигает бедра и нагло вторгается внутрь. Там все болит, саднит, ноет до одури, и его пальцы, сразу три, сразу четыре, мамочки, вторгаются по этой боли, чтобы сделать еще больнее. Они раздвигают меня внутри, растягивают жестко, безжалостно, я и не знала, что внутрь столько поместится! Олег поворачивает внутри ладонь, я подвываю от боли, кусаю его закрывающую рот руку, а он говорит подрагивающим от возбуждения голосом:

– Ты же хотела этого, Ксюша! Сама хотела! Просила, умоляла! Разве не так?

Я киваю часто-часто. Да, просила.

Да! Да! ДА!

Но…

Он резко ставит меня на колени, раком, безжалостно проходясь руками по истерзанным бедрам. И врывается внутрь, туда, где только что была его рука. Член таранит меня с размаху, и я уже привычно вою в подушку, пускаю слюни от боли и бессилия. Олег берет меня жестко, жадно, для собственного удовольствия. Натягивает на себя выпоротую и бессильную, с горящей кожей. Владеет мной. Как рабыней. Как игрушкой для удовольствия.

Это быстро, ярко, больно, страшно, но его пальцы умеют не только боль.

Продолжая таранить меня так, что я задыхаюсь от тупых ударов в матку, он так же небрежно и жестко теребит пальцами мой клитор. Так сильно, что удовольствия быть не может… я так думаю, пока тугая боль внизу живота не раскрывается вдруг безжалостным терновым кустом. Удовольствием-страданием, болью-сладостью, адом-раем. До крика. До вывороченных рук, потому что я рвусь наружу, а Олег хочет вдолбить меня в кровать.

Он падает рядом и тут же прижимает меня к себе.

Разворачивает лицом и держит за плечи, глядя в зареванные глаза. Его огненный взгляд пылает как ненормальный, его зрачки пульсируют, расширяясь и сужаясь, и я понимаю, что это моя заслуга… я дала ему боль. Дала ему себя.

Он взял.

Между ног саднит и горячим ручьем вытекает сперма. Мама была бы рада. Он снова трахнул меня без защиты. Я думаю это отстраненно, потому что у меня не осталось эмоций. Он выбил их все ремнем.

Это так… хорошо.

Олег гладит меня по голове. Пальцами скользит сквозь волосы.

Нежно касается губ. Обнимает большой горячей ладонью грудь. Улыбается. Тепло. На этот раз тепло. Хладнокровный садист в глубине его глаз тает, отступает…

И я начинаю реветь. И так вся в соплях и слюнях, я утыкаюсь в его рубашку, пока Олег гладит меня по плечам и шепчет:

– Маленькая, хорошая моя, ты такая молодец… Спасибо тебе.

Он осторожно укрывает меня одеялом.

Мне так хорошо. Как никогда не было. От этого тепла, от ласки. Внутри что-то распирает горячим и сладким, взмывает в высоту душа.

Олег отстраняется, чтобы снять рубашку и брюки, но я не пускаю его, мычу протестующе. Он улыбается и… остается.

– Хорошо, буду лежать с тобой сколько хочешь, – говорит он и гладит меня по плечам. – Красивая. Ты такая красивая сейчас, Ксюш. Особенно сзади.

Чувствую такое безразмерное счастье, что смогла доставить ему удовольствие, что даже высказать его не могу. Просто засыпаю, полностью ему доверившись.

Олег-11

Охуенное зрелище.

Других слов нет.

Женщина, замученная до криков и слез, исполосованная тонкими заживающими порезами, в синяках и ссадинах твоего авторства, взлохмаченная и покрытая засохшей спермой и застывшим воском спит рядом и улыбается во сне.

Следы ремешка, которым ее била мать, побледнели, как будто прошла пара недель. Зато мои, широкие, налились розовым, вспухли.

Я провел рукой по ее бедру, ощущая пальцами перепад высоты кожи.

Внутри зазвелено острым удовольствием, переворачивающим душу. Зря не оставлял у себя сессионных девочек раньше. А вот порезы на коже. Обработанные спиртом, но слегка приоткрытые, будто ждущие чего-то.

Я наклоняюсь к ней и провожу языком по тонкой красной линии на груди.

– Ай!

С добрым утром, Ксюша.